Человек из красного дерева

– Даже если ты сейчас согласишься, – сказала мне Мара, – это будет неправильно. Внутри ты всё равно против. На словах ты уступишь, отпустишь, – а сердцем не отпустишь. Договоримся так: девочка поживёт у меня неделю и вернётся. Даю слово. Это первое. А второе – пока её тут не будет, ты подумай, какие у тебя планы насчёт дочери? Ты мало знаешь о женской природе, и ты слишком сосредоточен на своей работе, на своих статуях. Сейчас ты наслаждаешься тем, что ты отец; потом это станет проблемой. Девочка будет развиваться – а у тебя есть идеи, куда именно она будет развиваться? Кем она станет через десять лет? Для тебя главное, чтобы она коленку не разбила. Ты, как любой отец, смотришь ей под ноги, а не далеко вперёд. Я старше на две тысячи лет; почему ты не хочешь мне довериться? Или ты боишься, что я настрою её против тебя? А зачем мне это? Да и сама она мне не позволит. Она тебя любит. Самая чистая любовь меж мужчиной и женщиной – это любовь отца к дочери. Прошу тебя, отпусти её с чистым сердцем!

– Не трогай моё сердце, – сказал я. – Три раза просил по-хорошему, вы не поняли. Сейчас будет по-плохому.

– Подожди! – произнёс Читарь. – Братка, выслушай!.. Мне осталось – три дня… Не нужно, чтоб ребёнок это видел.

11

Они уехали через полчаса, собирались торопливо, – наверное, боялись, что я передумаю. Дуняшка пожелала забрать велосипед – и Щепа тут же упрятал его в багажник джипа, как будто украл.

Попрощались коротко. Дуняшка поклялась, что будет звонить каждый день.

Если бы я мог плакать, я бы заплакал, ибо чувствовал себя обманутым.

Они уехали, разбрызгивая огромными колёсами чёрные сырые грязи.

Я полез в кузов грузовика, вытащил банку с маслом и пошёл смазывать петли входной двери. Несколько раз открыл её и закрыл, но ржавые сочленения продолжали стонать.

Читарь бродил по комнате, стуча клюкой, с виноватым выражением лица.

– Что, – спросил я, – помогает ниточка?

– Конечно, нет, – ответил он сварливо. – Это всё языческие суеверия.

– Но я же вижу, тебе полегчало. Говорить нормально можешь.

Читарь потеребил пальцем нитку, обвязанную вокруг горла.

– Мне полегчало, потому что я тебя уговорил. Иначе бы ты набросился на них. Устроил бы драку, на глазах у девочки.

– Никакой драки. Я её просто уничтожу.

– Убьёшь Мару?

– Да. Я её породил, я её убью. Всё будет по-честному. Съезжу к Николе Можайскому, исповедуюсь, расскажу. Остановить он меня не сможет. Потом поеду в Москву – и сделаю. Очень тихо, никто ничего не увидит, она просто пропадёт бесследно…

– Братик, – спросил Читарь, – а как ты будешь потом с этим жить?

– А не буду жить, – ответил я. – Совершу обратное обращение. Попрошу Можайского, он скажет мне молитву. Он каждое утро обращается обратно из подвижного состояния – в неподвижное. Вот и я тоже так сделаю.

– Такой молитвы в обычном мире не существует, – проскрипел Читарь. – Это мистириум. Тайна. Даже если ты выучишь слова, у тебя не получится. Твой дух будет против.

– Что ты можешь знать про мой дух? – спросил я.

– Я его вижу, – ответил Читарь. – Ты же видишь мой дух, так же и я вижу твой. Хочешь, скажу, какой он? Твой дух – жестокий. Ты, братик, добрый, но тебе никого не жалко. Ни себя самого, ни других, ни знакомых, ни незнакомых. Ты сам крепкий, сильный, – и думаешь, что вокруг тебя все такие же крепкие. А это не так. Ты ждёшь от других, чтоб они вели себя как крепкие, а когда они ведут себя иначе – как слабые, – ты на них злишься. Ты очень жестокий. Оттого и стал большим мастером, лучшим ваятелем, – себя не жалел, времени не замечал. Ради своего дела ты готов пойти на всё…

Голос у него совсем сел. И ходил он, с трудом переступая кривой ногой, опираясь на палку, глядя то на меня, то на шкаф с книгами.

– И Мара тоже это видит, – продолжал он, – поэтому называет тебя татем и злодеем. Ты же украл её голову. С этой кражи всё и началось, один камень стронулся – и лавина покатилась. Если будет надо – ты ещё украдёшь. Для тебя это легко, нормально. Ты художник, ты делаешь искусство, – а для художника законы не писаны. Один философ сказал, что душа есть ключ, отмыкающий вселенную, – вот твоя душа такая и есть. Ты заплатишь любую цену, чтобы отомкнуть замочек на этой двери.

– Не надо, – сказал я, сдерживая подступившее отчаяние, – лепить из меня монстра! Я не хочу брать на себя больше, чем смогу вынести. Но у меня отбирают ребёнка – и я не буду просто так стоять и смотреть. И я не потерплю, если меня назовут вором и преступником.

– Любой художник всегда преступник. Многие из них – убийцы. Не желая и не умея убивать других – они убивают себя: лезут в петлю, вскрывают вены, стреляют себе в голову. Им себя не жалко. И ты такой же. Все художники безжалостны, любой творческий человек тяготеет к насилию. Когда Бог создал мир – это был акт насилия над Хаосом. Ты не боишься насилия, ты с ним сожительствуешь, ты привык.

– Ну и ладно, – сказал я. – Допустим, ты прав. Я зашёл слишком далеко. Но я остановлюсь, сам. Никола Можайский скажет мне молитву обратного обращения, и всё закончится.