Она улыбнулась. Возможно, хотела дотронуться до меня – но удержалась. Да я и не рассчитывал на прикосновение: это была бы неслыханная роскошь. Я и без прикосновения ощущал её тепло, видел её горячий сильный дух.
– Не знаю, что делать, – призналась она. – Хорошо бы напиться с тобой вдвоём, но ты же не пьёшь. Я не знаю, как себя вести. Я не сотру твой номер, и ты мой тоже не стирай.
– Ладно, – сказал я, сотрясаясь от волнения. – Конечно! Как скажешь. Я сейчас уйду. Я всё сказал, мне полегчало, спасибо за всё. Насколько я знаю, наш случай называется “останемся друзьями”.
– Да, – сказала Гера, – что-то в этом роде. Не пропадай, пожалуйста. Я обязательно напишу твой портрет. Ты красивый, у тебя интересное лицо.
– Тогда прощай, – сказал я. – У меня много хлопот, не знаю, когда смогу появиться.
– Давай обнимемся, – предложила она.
Я прижал её к себе, вдохнул запах, отстранил; зашагал к двери.
– Подожди, – сказала Гера. – Возьми вот.
Поискала на столе, протянула нечто миниатюрное, флеш-карту.
– Это архив отца. Все сделанные им фотографии истуканов. Может, тебе пригодится. И ещё есть аудиофайл, тот, что был на диктофоне, запись какого-то богослужения или обряда.
Я кивнул и молча сунул подарок в карман.
Мне казалось, это будет трудно – признаться, высказаться; на самом деле нет, нужно просто решиться и начать, а дальше само идёт. И потом ты награждён ощущением небывалой свободы, невесомости, парения.
Сел в машину, вставил ключ в замок – но не повернул. Захотел побыть тут ещё немного, если не с Герой, не рядом с ней, если не в её комнате – так хотя бы в её дворе; вон там, с самого края – окно её кухни, а вон там – стоит её машинка, оказывается, она так и не успела её продать или, может, передумала, в любом случае – неважно, хорошо бы увидеть её ещё раз; она наверняка сейчас будет убираться, пустые бутылки и бумажные тарелки сгрузит в пакет и пойдёт выносить в мусорный контейнер – тут я её и увижу, хотя бы издалека, хотя бы в этих абсолютно бытовых обстоятельствах.
Не знаю, сколько так сидел; может быть, полчаса или час. Двери подъезда несколько раз открывались, из них выходили и в них входили осанистые и отлично одетые мужчины и женщины, благополучные обитатели благополучного района в центре Москвы – но Гера не появлялась, и в конце концов я уехал.
Позвонил дочери, спросил, где она и как дела; предложил увидеться. Дуняшка радостно крикнула, что согласна, что она выйдет гулять немедленно.
Про Мару не спросил, побоялся, что спугну.
План был простой: улучив момент, снести Маре голову одним ударом. Она обратится в деревяшку; формально, с точки зрения постороннего наблюдателя, это вообще не будет выглядеть как убийство. Ни крови, ни криков, ни конвульсий; была женщина – и вдруг стала деревянная фигура без головы.
А голову с собой заберу и уничтожу.
Подаренную Герой флешку я вставил в автомагнитолу, и магнитола нашла на внешнем носителе единственный аудиофайл и воспроизвела его: длинный набор причитаний, то басом, то дискантом, то громче и яснее, то совсем неразборчиво, как будто записывающий то подходил к источнику звука вплотную, то отдалялся. Я слушал запись всю дорогу от Комсомольского проспекта до Крылатских Холмов. Речитатив, иногда пропадающий, иногда внятный, вызывавший приступы дурноты. Голос я не узнавал, слова разбирал с трудом.
Обрати дух мой, долу поникший, к пропасти умиления.
Забери во взыскание твое.
Се, нова все творю.
Сопричти мя овцам избранного твоего стада.
Это было похоже на покаянный канон, но только частично; знакомые смысловые блоки проскакивали скороговоркой, перемежались тяжёлыми длинными вздохами и посторонними шумами; это был акт таинственного молитвенного труда, записанный любительским способом и, возможно, тайно, без разрешения, – процесс поднятия истукана или его обратного обращения.
Но я забыл про обратное обращение, забыл про Геру, забыл про всё, – едва увидел Дуняшку, летящую на велосипеде; выпрыгнул из кабины, замахал руками:
– Э-ге-гей!
– Привет, папа! – крикнула она в ответ. – Я по тебе скучала!
Подлетев ко мне, она единым духом вывалила все новости: как тут круто, как ей всё нравится, и какой классный и весёлый дядя Ваня Щепа, и какие прикольные у него друзья и подруги.
И броском пальцев отправляла назад с лица волосы.
– А где Мара? – спросил я.
– Уехала. Сказала, вернётся дня через два.
Мне стоило большого труда скрыть разочарование.
– Она проколола тебе уши, – сказал я.
– Это не больно. Зато теперь смотри – у меня серьги.
– Понятно, – сказал я.
И расспросил её про житьё-бытьё в большом городе, и увидел, что она в полном восторге, и понял, что все оказались правы: Евдокия, деревянная девочка, должна жить и развиваться в мировой столице, а вовсе не в провинциальном районном центре.
– Хочешь домой? – спросил я.
– Нет, – ответила Дуняшка, – пока не хочу. Тут интересно.
– С Марой тебе интересно?
– Очень. Она весёлая. Тебе нужно с ней помириться и дружить.
– Хорошо, – сказал я. – Так и сделаю.