Человек из красного дерева

Никола Можайский дал мне столь подробные инструкции, как будто сам всю жизнь провёл в воровских притонах. Он детально объяснил, что ограбление, повлёкшее за собой смерть искусствоведа Ворошилова, скорее всего, квалифицировано прокуратурой как особо тяжкое преступление, а такие преступления расследуются с исключительной тщательностью, с собиранием исчерпывающей доказательной базы. Рассказ Геры Ворошиловой о том, что я, Антип Ильин, якобы в частном разговоре признался ей в ограблении, – это, конечно, важная улика, но она должна быть подкреплена и другими материалами: протоколами допросов, очных ставок и так далее.

Вторая важная улика – видеозапись, сделанная на автозаправке, запечатлевшая мой лихой набег и угон. Однако мужичок-автозаправщик не видел меня в лицо: я атаковал его со спины. И был я серый от грязи, с всклокоченными волосами – на себя обычного не похожий.

Глядя в потолок камеры, покрытый разводами от недавней побелки, я беззвучно рассмеялся.

“Эх-ма, – сказал я себе, – да ведь ты, Антипка, мыслишь, как преступник! Мгновенно усвоил уркаганский лексикон! «Доказательная база», «очная ставка» – ишь, нахватался! Откуда что взялось?! Вроде был деревянных дел мастер – в какой же момент началось превращение в блатаря? А может, ты всегда им был? Человеческие законы писаны не для тебя. Уголовный кодекс не предусматривает существования истуканов. Никола Можайский знает всё, он учёл любые мелочи – это значит, что ты, Антипка-древодел, не первый, не второй и не десятый, кто пошёл на злодеяние ради блага деревянного племени. Кто знает, какие жертвы принесены? Наверняка и кровь лилась. Не ты ли зарубил топором двоих разбойников в городе Богородске двести лет тому назад? А были и другие, умерщвлённые тобой. Не будь дураком, Антипка, подумай, какой ценой деревянный народ умудрился сохранить свою тайну? Сказал же Некрасов: «дело прочно, когда под ним струится кровь»!”

Потянулись часы ожидания.

Никого ко мне так и не подсадили, из-за железной двери не доносилось ни звука.

Я оказался в нигде, в пустоте.

От безделья быстро утомился, сопел и вздыхал.

Одиночество – привычное для меня состояние, но любить его невозможно. Если тебе дан разум, гортань, язык и речь, если тебе даны брови, чтоб нахмуриться, и губы, которые можно раздвинуть в улыбке, – ты должен идти к себе подобным, разговаривать с ними, смеяться, кричать, обонять запахи, трогать. Человеки, эти удивительные мыслящие обезьяны, не могут поодиночке, – они сбиваются в стаи, команды, толпы, отряды, дивизии, они заряжаются друг от друга; когда они в толпе – они понимают свою силу. В храмах, сплотившись в единое целое, они поют псалмы. В офисах корпораций, перед началом рабочего дня, они поют гимны и скандируют речёвки. Сбившись в яростные массы, они сбрасывают правительства и рвут на куски неугодных им вождей. И неважно, белый ты, или чёрный, или жёлтый, или деревянный.

На улицах, в метро, в магазинах они жмутся друг к другу, обмениваясь микроорганизмами, и вырабатывают иммунитет к заразе.

Человек никогда не одинок – даже в утробе матери он знает, что рядом есть ещё кто-то.

Зачем нужны военные парады в эпоху атомных подводных лодок и гиперзвуковых ракет? А затем, что каждый солдат, печатая шаг в едином – плечом к плечу с другими – строю, задыхается от восторга.

Я ходил в кинотеатры, забитые до отказа, смотрел фильмы ужасов и вскрикивал вместе со всеми, когда на экране маньяк атаковал очередную визжащую жертву.

Я ходил на стадионы, орал и подпрыгивал вместе с тысячами других, и когда игрок терял мяч, я слышал, как болельщики возмущались: “Да он деревянный!” – и я ругался вместе с ними.

Я знал, что если схвачу соседа за воротник, и прокричу ему в ухо: “Я тоже деревянный!”, и отломлю собственный мизинец, и покажу как доказательство, – в ответ он захохочет: “Брат, мне всё равно, кто ты, главное – наши выиграли!!!”

Устремляясь к одной цели, объединяясь, люди становятся одинаково живыми.

Я ходил в клубы, смотрел шоу стендап-комиков, видел, как десятки совершенно разных зрителей одновременно падали со стульев от хохота, и падал вместе с ними, и ни один не обратил внимания, что я падаю с деревянным стуком, как бревно.

Конечно, даже в самой тесной толпе каждый человек – особенный.

У каждого есть своя тайна; каждый сражается на своей войне, о которой другие ничего не знают.

Я – деревянный, я это скрываю.

А у тебя – мигрень, неизлечимые головные боли.

Ты – некрасивая, это катастрофа, но с этим надо как-то жить, приспосабливаться. Секса не было полтора года, что делать – неясно.

Тебе – вы́резали опухоль, каждые шесть месяцев ты ходишь проверяться, над твоей головой висит дамоклов меч, смерть дышит в затылок, но надо держаться.

Ты – алкоголик; никто, кроме жены, не в курсе.

А у тебя, милая, нежная, прекрасная, – панические атаки, ты не можешь есть, тебе кажется, что тебя тут же стошнит, ты ходишь к психотерапевту. За часовую сессию – сто долларов, за десять сессий – восемьсот пятьдесят.