Человек из красного дерева

Потом со Щепой случился нервный срыв: он хохотал, матерился и шипел мне в лицо, что Елена, осиновая ведьма, права, что она круче всех нас вместе взятых и он ею восхищается, что с нами, стоеросовыми дубинами, только так и надо, что он, Отщепенец, – дурак, деградировал, возясь со своими бабами, что он тоже должен был додуматься до такого элементарного способа защиты. Собрать на вас на всех папочку, файлик маленький, смеялся Щепа, тыча в меня пальцем, совсем маленький файлик, двух страничек хватит, да и припрятать, а вас предупредить, что если будете лезть – папочка поедет куда надо, это же гениально, как всё простое, то есть, наоборот, просто, как всё гениальное, но главное даже не в этом, не в папочке счастье – а в том, что он, Иван Отщепенец, злоебучий йони-массажист, теперь не один, теперь у него есть друг, союзник, настоящий, на всё готовый, отчаянный, умный, и отныне ему, Отщепенцу, ничего не страшно, раньше он боялся, а теперь не боится, осиновая женщина открыла ему глаза, осветила путь в темноте.

А я стоял молча, смотрел в сторону, не в лицо ему, не в глаза, чтоб не провоцировать развитие истерики, ждал, когда он угомонится, но не дождался, и решил, что правильнее будет просто оставить его одного, возле машины, над лужицей изблёванного алкоголя, и ушёл, жалея его и печалясь.

Ушёл, как оказалось, очень вовремя – как раз успел на последнюю полуночную электричку до Можайска.

Оказавшись в вагоне, первым делом позвонил Николе и вкратце рассказал о случившемся.

9

В Можайске меня и Читаря – по воле Николы – определили в место нежилое, но для наших целей идеально подходящее. Самая окраина, затишок, бывшая автобаза, одноэтажный гараж для грузовиков, на три бокса, с отоплением (отключённым), с электричеством (подключённым). У постройки имелся владелец, однако его хозяйственных усилий хватило лишь на возведение сплошного металлического забора. Гараж внутри перестраивали, и не один раз, то под склад, то под цех. Побродив по гулкому пространству, я нашёл свидетельства разнообразных коммерческих инициатив: здесь была шиномонтажная мастерская, потом мастерская по изготовлению надгробных памятников, потом мастерская по отливке бордюрного камня. Бизнесы возникали и прогорали; бывает. Остался грязный пол, куски дерева и металла повсюду, мусор и лужи.

Мы обосновались в выгородке за кирпичной стеной, в малой комнатке с зарешёченным окном на восток, со столом, стульями и колченогими кроватями. До нас тут обитали камнерезы и шиномонтажники, оставившие после себя несколько щербатых пепельниц, стопку пожелтевших рекламных газетёнок, стеклянные банки с чайными разводами и приклеенные к стенам плакаты с полуголыми блондинками. Пока я ездил в Москву, Читарь выгреб грязь, отдраил полы, содрал со стен полиграфические непотребства, повесил занавески и образа, раздобыл несколько подсвечников и настольную лампу, – иными словами, навёл уют и открылся мне с неожиданной стороны.

Он ходил с трудом, тяжело опираясь на трость, и заметно пал духом. Может быть, и уютом – наивным, человеческим – окружил себя по той же причине. Во времена сомнений и душевных кризисов нас всех тянет к домашнему теплу.

Когда я дошёл до нашего нового жилья, была глубокая ночь. Едва войдя, с ходу объявил, что жду визита Николы. Читарь кивнул, вопросов не задал. А я побежал проверить Параскеву: она покоилась за стеной, на двух сдвинутых деревянных поддонах. “Вот ведь случай, – подумал я, – тело ценою в двести тысяч долларов и присоединённая к нему голова, добытая преступлением и оплаченная смертью человека, – теперь лежат в грязи и хладе”.

Руки сами потянулись – огладить, проверить, сильно ли пострадал верхний слой, не лопнула ли шея в месте соединения. Вспомнил, что много дней уже не прикасался к инструментам. Чего только не делал: и горел пламенем, и машину угнал, и в кутузке сидел; две тысячи километров намотал, сидя за рулём. Но не работал.

Решил, что начну завтра же на рассвете. Ничего, кроме ножа, нет – но хватит и ножа.

Вошедший Никола застал меня сидящим на полу возле Параскевы; я встал, торопливо отряхнул зад, поклонился; хотел было попросить благословения, но оробел.

– Красиво нарядился, – похвалил Никола.

– Это не моя одежда, – ответил я.

– Пойдём-ка выйдем, братец, – предложил Никола. – Я ведь целыми днями в храме стою. Ночью стараюсь больше бывать под небом. Как говорится, на воздусях.

Мы вышли наружу, Никола впереди. Он шагал неспешно и совсем не походил на того уверенного, бульдозером прущего генерала, каким я увидел его в Москве. Одет совсем просто, в мешковатые брюки и дешёвую тканевую курточку, зато его пистолет теперь был на виду, в кобуре на поясном ремне.

– Прости, владыко, – сказал я. – Ничего у нас не вышло.