Человек из красного дерева

Религии рождаются не из биения шаманских бубнов, а из стона тоскующей, надеющейся души. А вдруг кто-то есть? Кто-то особенный? Впятеро, вдесятеро сильнее меня, тебя, нас? Кто-то, вырезанный из крепчайшего дуба, выкованный из стали? Кто-то, кому нипочём невзгоды? Пусть его кличут любым именем, или прозвищем. Большинство людей лишены воображения, им нужно чётко обозначить: вот Бог, вот его материальное воплощение; вот Сын Бога; вот пророк Бога.

Главное – чтобы он был, знал путь, озвучивал истины.

11

Я запретил Читарю двигаться, едва дождался утра, со всех ног бросился в магазин, долго искал его, спрашивая подряд у всех прохожих. Купил всё, что нужно, вернулся – и за четверть часа управился с простой операцией. Левкас из раны удалять не стал, от левкаса пользы никакой, но и вреда тоже; наложил поперёк трещины стальные планки длиной в мизинец и закрепил их болтами, а затем широкими монтажными ремнями стянул тело Читаря на талии, на груди и на шее. Получился корсет, сохраняющий верхнюю часть тела в неподвижности. Это, конечно, не решало проблему полностью, но хотя бы приостанавливало развитие дефекта.

– Можно лежать, – объявил я ему. – Можно стоять. Нельзя шевелиться, двигаться. Как ты хочешь?

– Cтоять, – ответил Читарь. – Что же я, инвалид? У меня есть книги. Можешь сделать мне аналой?

– Конечно.

– Тогда сделай, ради бога. Я займусь делом.

Жалость захлёстывала меня, я – опять же бегом – выскочил в цех, разъял голыми руками деревянный поддон и сколотил из него аналой.

Работа сразу успокоила и дух, и сердце.

Аналой установил у окна, где больше света, поднял Читаря и утвердил его вертикально.

Книги его лежали стопой на столе, я спросил, какую взять; он пожелал Даниила Андреева.

– Руку осторожно подними и положи сверху, – велел я. – Когда будешь перелистывать, старайся не шевелить плечом.

– А креститься? – спросил Читарь.

– Нельзя тебе креститься, – сказал я, раздражаясь. – Ничего нельзя. Даже говорить нельзя! У тебя трещина в подзатылочной области! У тебя голова лопнет, как арбуз, понимаешь?

– Сколько мне осталось? – тихо спросил он.

– Не знаю! – солгал я. – Но на твоём месте я бы готовился к худшему.

Читарь улыбнулся, взгляд стал ясным, зрачки пролились щедрым золотым светом.

– Братик, – сказал он, – братик мой любимый! Неужто ты забыл, кто мы такие? Для нас всё худшее – позади, а впереди мы имеем жизнь вечную, в этом мире или в другом.

Он поднял руку, раскрыл книгу на заложенном месте.

– Вот послушай, что написано. – Стал читать, водя пальцем по строкам. – “Разрабатывая веками практические приёмы воздействия воли на человеческий организм и на внешнюю материю и подводя человека к этому лишь после длительной нравственной подготовки и многостороннего искуса, высокоразвитые религии поднимают сотни и, может быть, даже тысячи людей до того, что в просторечии называется чудотворчеством. Эту методику, крайне трудоёмкую и вызывающую жгучую ненависть современных филистеров, отличает один принцип, науке чуждый: принцип совершенствования и трансформации собственного существа, вследствие чего физический и эфирный покровы личности становятся более податливыми, эластичными, более послушными орудиям воли, чем у нас. Этот путь приводит к таким легендарным якобы явлениям, как телесное прохождение сквозь предметы трёхмерного мира, движение по воздуху, хождение по воде, мгновенное преодоление огромных расстояний, излечение неизлечимых и слепорождённых и, наконец, как наивысшее и чрезвычайно редкое достижение – воскрешение из мёртвых. Здесь налицо овладение законами нашей материальности и подчинение низших из них высшим, нам ещё неизвестным”.

– Это писал истукан? – спросил я.

– Нет, – ответил Читарь. – Живой смертный. Умер шестьдесят лет назад. Я знал его. Он, как и я, умел заучивать книги наизусть. Теперь иди, братик, спасибо тебе за всё.

Читарь поднял руку выше и перекрестил воздух меж нами.

Смотреть на него, стоящего столбиком, стянутого грубыми брезентовыми ремнями, было невыносимо; я убежал вон.

Следующие часы посвятил Параскеве. Ещё раз сходил в магазин, теперь уже без спешки. Вовремя вспомнил, что до сих пор фигуряю в шикарных штанах и дизайнерском пиджаке, стоившем, если верить Отщепенцу, немыслимых денег. Вернувшись с покупками, пиджак и рубаху снял, остался голым по пояс; так и работал.

За полдня привёл в порядок голову, с неё и начав; затем спину. Увлёкся. Десять раз похвалил себя за то, что выбрал самый твёрдый материал. Если бы выреза́л фигуру из более мягкого дерева – она бы обгорела сильней и глубже.

Когда меня окликнули – едва не подпрыгнул от неожиданности.

В цех вошли трое, незнакомые мне молодые парни, вразвалочку, спортивно. Один щуплый, другие покрепче. Дух от них шёл совсем слабенький, первобытный, как от животных.

– Здорово, мужик, – воскликнул щуплый. – Чем занимаешься?

Я не ответил.

Перед собой они видели голого по пояс человека, с руками, измазанными сажей: такого можно не воспринимать всерьёз.

Молча взял тряпку, вытер чёрные ладони.

Они приблизились.