Человек из красного дерева

– Не скажет, – ответил Читарь. – Даже не надейся. В тайном мире молитва мало значит. Всё происходит по совокупности причин.

– Тогда ты скажи, – попросил я. – Ты же знаешь.

– Знать мало. Надо верить, чувствовать и к тому же правильно понимать. И должна быть проверка личным опытом, ибо человек так устроен, что ничему не верит, и любое знание пропускает через себя. Ты не готов, братик. Тебе не нужна эта молитва, от меня ты её не услышишь.

И Читарь погрозил мне пальцем, подошёл ближе.

– В тайном мире незнание есть благо. Кто не знает – тот счастлив, а кто знает – тот молчит. Я бы и сейчас молчал – но моё время выходит, а ты – мой любимый брат, с тобой я могу и хочу говорить о тайном мире.

Доски пола скрипели под ногами Читаря, как будто он наливался весом, тяжелел.

– Есть три мира. Один мир – реальный, тот, что вокруг нас: вот этот табурет, этот шкаф, эта свеча, об которую можно обжечься, и боль от ожога будет главным доказательством реальности этого, первого, мира… Его можно познать – и проще всего познать – только через боль, через повреждение физического тела. Второй мир – тонкий, духовный, мы с тобой его знаем и видим: это мир сплетения нервных энергий, совокупность эгрегоров, ноосфера, многие из нас её чувствуют, этот мир изучен и описан, пусть и не полностью. Однако есть ещё третий мир, тайный, спрятанный, и в нём – всё по-другому, в нём работают законы инфрафизики. В нём невысказанное важнее высказанного. Там царствует Бессловесность, Непомыслимость и Безымянность. В этот мир нет прохода, ты можешь в него попасть, только когда он сам захочет, и если один раз попал туда – нет никакой гарантии, что попадёшь второй раз. И если ты побываешь в нём – ты не получишь никакого удовольствия, не извлечёшь для себя никакой пользы. Посмотри на меня: я поднял множество истуканов, и каждый раз, когда поднимал, оказывался там, в тайном мире, – думаешь, мне хорошо было? Думаешь, я счастлив?

– Так ты же и не искал счастья, – возразил я. – Ты исполнял свой долг, при чём тут счастье? Счастливы бывают только живые смертные.

– А может, ты тоже превращаешься в смертного? – спросил Читарь.

– Нет, – ответил я. – Видишь – с дверью возился, палец прищемил? Если бы был живой – из-под ногтя кровь бы пошла.

– Но ты ведёшь себя как человек. Тебя мучают страсти. Гнев, злоба, мечта о мщении. Гордыня. Страх за ребёнка и любовь к нему. Ты лжёшь себе и другим. Ты перестал думать о Боге, ты его не боишься, ты на него не надеешься. Ты становишься настоящим живым.

– А я не хочу. Если для того, чтобы стать живым, надо обмануть, ограбить и убить, – значит, я лучше останусь деревянным. Скажешь молитву обратного обращения?

– Нет, – ответил Читарь. – Не скажу. И никто не скажет.

Хотел возразить, хотел обругать его, послать к чёрту, хотел сказать, что давно презираю живых смертных – за их слабость, за низкие помыслы, хотел сказать, что запутался и не понимаю, кто я, и не чувствую защиты Невмы, и что мне не на кого опереться, я даже земли под ногами не ощущаю, – но помешал звонок телефона.

– Привет, – сказала Гера, – ты не в Москве?

– Нет, – ответил я, – но завтра буду, по важному делу.

– Давай увидимся?

12

На её кухне я увидел следы скромной, но длительной вечеринки: тарелки с высохшими пятнами соуса, пустые бокалы с остатками красного вина; сама Гера выглядела уставшей и даже, как я понял, слегка томилась похмельем.

– Ты вроде бы должна быть в Италии, – сказал я.

– Уже вернулась, – ответила Гера. – Хотела на полгода, но передумала через десять дней. И ты не говори никому, что я вернулась.

– Не скажу, – пообещал я.

– А чему ты улыбаешься?

– Рад тебя видеть. Ты очень вовремя позвонила. Ты всегда появляешься мистическим образом, в самый нужный момент.

– Расскажи, – попросила она.

– Не могу. Речь идёт о жизни и смерти, но это тебя не касается.

Она пожала плечами.

– Ладно, – ответила. – Зато у меня есть дело, оно тебя касается. Пойдём.

Перешли в комнату. Гера поставила на мольберт картину. Знакомое лицо, проступающее из беспорядка сизых пятен, как будто из грозовых облаков, крутой лоб, глубоко запавшие глаза и полукруглая борода. Полотно нельзя было назвать выдающимся, автор писал в наивной манере, но всё же сумел добиться эффекта: картина притягивала взгляд, в ней было содержание, ощущение внутренней работы.

– Называется “Святой Николай”, – объявила Гера. – Очень быстро сделала, за пять дней.

– Почему именно он?

– Не знаю, – ответила Гера. – Может, потому что он ко мне приходил.

– Ещё одно мистическое совпадение, – сказал я. – Мне уже почти страшно. Я ведь тоже делал святого Николая, только деревянного. И тоже управился за пять дней. Мы с тобой, не сговариваясь, в одно и то же время воплотили одного и того же человека.

Я достал телефон и показал ей фотографию своей скульптуры.

– Твой лучше, – с завистью признала Гера.

– Твой тоже ничего. И у тебя есть портретное сходство.