Человек из красного дерева

Гера шмыгнула носом, – я испугался, что довёл её до слёз, но нет, она не плакала, замёрзла просто.

– Сейчас для меня всё закончилось. Я нашла тебя. Я рассказала про тебя в полиции. Я знаю, как умер папа, я поняла причины. Этот гештальт закрыт. Мне было очень трудно и страшно, но я сделала, что хотела. И я люблю папу. И я понимаю, что он всё ещё управляет моей судьбой. Он проложил рельсы, а я до сих пор по ним еду. Вот я сейчас стою на этом балконе – из-за него. Он создал эту ситуацию. И ты пришёл сюда тоже – благодаря ему. Ты свёл моего отца в могилу, но у меня нет к тебе ненависти. Видишь, я стою рядом, откровенно всё рассказываю… Я тебя не проклинаю, я тебя не гоню, – но прощения тебе не будет, это невозможно.

Гера замолчала.

Моя сигарета давно сгорела и опалила мне пальцы, но я этого не заметил.

– У тебя есть друг? – спросил я. – Жених? Бойфренд?

– Это тебя не касается, – холодно ответила Гера. – Вообще-то я была замужем, целых два года.

– Ещё один вопрос… – попросил я. – А тот диктофон в сейфе…

– Нет, – ответила Гера, – хватит. Договорим в другой раз.

Я послушно заткнулся.

Это простое, невинное “в другой раз” сделало меня счастливым.

Я – деревяшка – не вызываю в ней страха и отвращения, она принимает меня, она согласна со мной говорить, она не против новой встречи!

Резко взмахнув руками, она сбросила мой пиджак, положила его на каменные перила и ушла, стуча каблуками, не посмотрев в мою сторону.

От табачного дыма во рту остался вкус: то ли горький, то ли сладкий.

От разговора тоже.

Она, конечно, рассказала не всё, – она была слишком умна, чтобы пойти до конца в своей откровенности.

На её месте я бы вообще никому не доверял: ни тем, кто из дерева, ни тем, кто из слабой плоти. Ни доцентам, ни профессорам.

Она не сказала, что была в полиции не один раз, а дважды.

Она не сказала, что в доме Ворошилова была как минимум одна икона XV века, редчайшая, Богоматерь Великая, таких икон в мире – едва три десятка, они бесценны и все хранятся в монастырях; такая икона, если какой-либо слабоумный вдруг заполучит её и решится продать, стоит много больше, чем любой деревянный истукан.

Наконец, она умолчала о судьбе диктофона, хранящего запись тайной молитвы, обращающей недвижное неразумное в подвижное разумное. Как Ворошилов сделал эту запись? Кто допустил его на таинство?

Книгу Ворошилова я читал, конечно. Её выпустили давно, в середине нулевых, тиражом в полторы тысячи копий, книга не имела коммерческого успеха. Кому в то время были интересны истории деревянных храмовых скульптур? Книгу изучил и Читарь, а после сказал, усмехаясь, что она полна ереси, фактических ошибок, натяжек и неверных выводов, и в целом уводит читателя по ложному пути, однако для деревянного народа это хорошо, ибо тайна там не только не раскрыта, но даже и упрятана самым наилучшим и выгодным для истуканов способом.

Поднялся ветер; на балкон иногда выбегали разгорячённые доценты и профессора, торопливо дымили табаком и убегали назад, в тепло дружеских компаний. Вечеринка, безусловно, удалась, – с одной стороны, почтили память уважаемого коллеги, с другой – замечательно расслабились, повидали старых друзей, пожали руки спонсорам, обменялись новостями, договорились о новых проектах. Милые, безобидные люди, устойчивые и бодрые в духе, покрытые книжной пылью, потратившие жизни на поиски знания, очевидного лишь для них самих; рядом с ними хотелось побыть подольше. Пять тысяч лет назад они были бы жрецами, ходили бы в колпаках, расшитых звёздами, запросто разговаривали с фараонами и царями, предсказывали, на основании ещё более древних клинописных хроник, время посева урожая и время его сбора; предупреждали о засухах, наводнениях или смерчах. Сейчас благосклонная власть отдала им старый особняк в центре Москвы, похлопала по плечу и забыла про них. Теперь будущее предсказывают нервные и заносчивые экономисты, вооружённые компьютерами. Историков искусства призывают два раза в год, когда нужно укрепить дух народа, напомнить о героях славного прошлого, порубленных мечами за Русь святую и за други своя, убитых за Веру, Царя и Отечество, за Родину и за Сталина, строивших коммунизм, взлетевших к звёздам. Историки хранят память о величии предков, искусствоведы всегда готовы воспроизвести гимны, когда-то сложенные в их честь.

5

Вернулся в зал. Было душно, кто-то уже прощался и уходил. Музыкант закрыл крышку рояля. Вино всё выпили, конечно. Два бокала разбили, осколки усеяли паркетный пол. Кефалофор, безголовый образ Дионисия, маячил у дальней стены – угрюмый, неразгаданный. Елена Константиновна, в окружении немногочисленных дам, рассказывала что-то интересное; дамы вздыхали и качали головами.

Щепа, пахнущий алкоголем, развязный, обнял меня за плечи.

– Скажи же, – провозгласил он, – этих людей нельзя не любить!

Я промолчал.

Он перестал изображать пьяного.

– Пойдём, – деловито сказал, – сейчас самое время. Мамочка созрела. Пиджак поправь. Говорить буду я, а ты кивай и улыбайся. Ты красиво молчишь; действуй в том же духе.

Мы подошли.

Щепа излучал обаяние, как опытный коммивояжёр.