Человек из красной книги

Поначалу он, признаться, не слишком прислушивался к дочкиным советам. Но потом – стал, когда та заметно повзрослела и окончательно поумнела. Она вообще была умной, с самого начала, и не только потому, что всегда хорошо и легко училась. Цинк даже не так часто в этом себе признавался, но отчего-то ему казалось, что устройством головы Женька пошла именно в него, не в мать. Отсюда получалось, что умная она уже как бы на автомате, по факту простой наследственной принадлежности к отцовской крови. Это было приятно осознавать, это грело и ласкало внутренность, заставляя ответно любить её так, что иногда хотелось схватить дочь, прижать к себе и не выпускать долго-долго, насыщая душу этим их совместным притяжением один к другому. Она тогда, запомнилось ему, когда резко поумнела, стих ещё написала, первый свой, и пришла к нему. Показывать. Он почитал, похвалил, покивал многозначительно, выдавая тем самым отцовский аванс и попутное благословение на это дело. Но через неделю совершенно забыл об этом её свежем увлечении, как и вообще про то, о чём она сочинила свои первые строки. Через пару лет это вспомнилось, но было уже поздно: скорей всего, к тому времени он уже потерял в её глазах опору в этом смысле. Он даже не знал, продолжила ли она свои опыты или всё это было лишь разовым всплеском детской мечтательности, порождённой исключительно подключением её впечатлительной головы к его живописи. И сообразил, что он просто законченный эгоист, которым то ли стал, то ли был всегда, не размышляя никогда в эту сторону…

20

Женя добралась до квартиры Царёва во Владиленинске к вечеру того же дня. Ей удалось сесть на самый ранний поезд, следовавший до разъезда Тюра-Там, откуда она, два раза пересаживаясь с одной попутки на другую, прибыла кое-как к месту нового обитания. Измучена была безмерно, и не только потому, что обратная дорога, без сна и нормальной еды, вновь чудовищно вымотала её, отняв последние силы, но главным образом из-за этой истории с отцом, совершенно необъяснимой и оставившей самое отвратительное послевкусие. Что с ним было такое, с её папой? Что заставило его так внезапно измениться, выплеснув из себя такое количество яда и затаённых, незнаемых ею ранее обид? На кого конкретно, почему, за что?

И всё же она не думала, что первостепенной причиной этого буйства стал Павел Сергеевич. Скорее факт их будущего соединения сделался для Цинка неким катализатором давно назревающей реакции, в какой-то момент оказавшейся взрывной. Впрочем, так или нет, но теперь ей следовало как-то объясниться с Царёвым, предложив тому удобопонятную версию произошедшего. Возможно, она бы и не стала этого делать, по крайней мере, сейчас, но тогда, если по уму, ей следовало бы задержаться в Караганде, не приезжать так скоро, а остановиться у кого-то из старых друзей или подруг. «Хотя, с другой стороны, ну что бы это так уж изменило, – думала она, заходя в квартиру, – надо сказать ему всё как есть и поставить на этом точку. Павел всё поймёт – кто же, если не он, в конце концов».

Она зашла, у неё были свои ключи, охрана у дома была уже в курсе дела, их с самого начала по поручению Главного предупредили относительно новой проживающей. Была ночь, такая же неотличимо схожая с предыдущей, карагандинской, вытащившей в чёрную высь сабельный лунный край, почти незаметно для глаза перетекший в полновесный жёлтый круг. На звуки вышла Настасья, накинувшая наспех байковый халат. Она подозрительно окинула Женю взглядом, поёжилась неизвестно отчего и спросила, стараясь придать голосу надлежащую уважительность:

– Прибыли уже, я смотрю? Чегой-то рано, вроде б, или так оно просто захотелось вам?

– Да, – ответила Женя, скидывая туфли, – прибыла, только так не хотелось. – И тут же, меняя тему, задала вопрос: – Павел Сергеевич спит или… как?

– Нету Павла Сергеича, улетел он, – отозвалась Настя, – вчера ещё отбыл, сказал, я слыхала, в Евпаторию полетит, на новый ихний ЦУП-Е, на открытие и проверку на готовность.

– Куда-куда полетит? – не поняла Евгения Адольфовна, – на какое ещё цупъе?

– На какое, я не в курсе, а только помянул, что теперь он часто туда станет отлетать, и, может, подолгу будет там задерживаться, так он пояснил. – Она кивнула на столовую: – Покушать или чего?

– Кефиру дай, – попросила она, – и если есть, то сыра ещё нарежь, а хлеба не надо. И воды напусти, погорячей, полную ванну. Дико устала, хочу полежать в воде.