Человек из легенды

«г. Миллерово, отктябрь 1941 г. «Остатки» второго звена: лейтенант Плотников и Ваш сын Вадим с бороденками»— такую надпись сделал Фадеев на оборотной стороне фотографии, посланной домой.

жил встречный «месс». Меня охватила минутная ото-1Ь, холодный пот на лбу выступил. И не оттого, что ;унду назад от меня ничего бы не осталось. От голоса эры. Я слышал его так близко и так отчетливо, словно :л он рядом со мной в самолете, и мотор не заглушил ) голос. Оттуда выручил. Я, конечно, не знал еще, что > уже нет. Узнал, когда после посадки позвонил с КП :то тридцать первый полк, к которому прнкоманднро-на была эскадрилья Владимира Истрашкнна, а заме-нтелем у него, как у меня Аркаша, и был Плотников. Людмила слушала, не перебивая, притихшая, потря-шая рассказом. Ее всегда поражала какая-то таннст-нность в судьбах летчиков.

— Конечно, приближение «месса» я почувствовал истинктивно, как чувствуют люди чужой взгляд спиной или затылком, и так же инстинктивно отвалил в сторону, потому что в воздухе я и самолет —одно целое, я не чувствую себя сидящим в кабине самолета, его крылья — мои крылья. Ты же не думаешь, когда идешь по земле, какой ногой ступать — правой или левой, они сами идут, или какой рукой под какую ногу махать. Все это делается инстинктивно...

За окном серело. Отчаянно чирикали воробьи.

— Пора, — сказал Вадим. Он быстро умылся, оделся, Людмила подала ему планшет. Он обнял ее, поцеловал и ушел, не оглядываясь. За калиткой остановился, как бы вспоминая, не забыл ли чего, затем распахнул калитку, сделал несколько шагов к крылечку, вдруг махнул рукой, круто повернулся и быстро зашагал па улицу. Сухонькая старушка, закутанная в клетчатый платок, пасла на налыгаче корову.

— Доброе утро, бабушка, — приветствовал ее Вадим. Она.ответила ему:

— Доброе утро, сынок. Бог тебе в помощь, а супостатам на погибель.

Пылит автобус по полевой дороге, раскачивается, подпрыгивает на ухабах, а из окон, заглушая ворчание мотора, выплескивается на простор кубанских степей давно устаревшая, особенно для летчиков, но до сих пор волнующая душу народная украинская песня:

Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:

Чому я не союл, чому не л1таю?

Стихла песня, задумчивы лица летчиков.

— Не знал мечтатель, не у бога крылья надо было просить, — говорит Андрей Труд. — Человек сам сделал себя крылатым. И первым-то — русский человек.

— А знаете, — подает голос Иван Степанов,— я часто во сне летаю. Без самолета, даже без ангельских крылышек. Просто так.

— Отчего же, можно и просто таи, — поддерживает сто Фалеев. — На что уж наша почка коротка, а я успел вчера просто так в Берлине побывать. — И ничего особенного еще не сказал Вадим, а все уже улыбаются в ожидании какой-нибудь небылицы. — Интересно же 112 взглянуть, что делает Гитлер, когда его псов-рмцарсй быот и «мама» крикнуть не дают.

Вхожу в его кабинет. Сидит, скучает Адольф, как собака по палке, морда кислая, сам злой, чуб серпом на .вытаращенные глаза падает. — Вадим мимикой изображает физиономию Гитлера, автобус наполняется неудержимым хохотом. — Сейчас, думаю, проверю твои нер-.вншки. Только собрался гаркнуть: «Хенде хох!», а он встает из-за стола, подходит к своему портрету — огромный такой, во всю стену — и спрашивает: «Эх, Адольф, Адольф, что -с нами будет, если коммунисты победят?» Высунулась из рамы огромная рожа нарисованного фюрера, отвечает: «А ничего особенного: меня снимут, а тебя повесят». — Вадим ждет, пока стихнет смех, а сам даже не улыбнется. Артист, ничего не скажешь, мастер художественного слова.

— Обозлился Адольф на Адольфа, хотел в морду дать рисованному, да одумался вдруг. Схватился за голову и прыг в раскрытое окно с разгону. Я за ним. Куда, ума не приложу. И очутились мы у Наполеона. Гитлер просит у покойника: «Посоветуй, что делать, как мне с красными воевать?» — «Кто такие? Первый раз слышу»,— отвечает Бонапарт. «Да коммунисты». — «Не слыхал...»—«Ну, русские», — раздражается Адольф его непонятливостью. «Так бы и говорил сразу, — упрекает его Наполеон. — Ты докуда дошел?» Гитлер почесал затылок: «У Волги был, теперь по степи обратно топаю. С Кавказских гор спустили. Пока за «голубую линию» зубами держусь, из Крыма могут вышибить. Что делать?» — «М-да-а-а, — промычал Наполеон. — Совет один: ложись со мной рядом».

Взбесился Гитлер, обратно в кабинет примчался. Тут я гмыкнул, голос хотел поправить, а он как глянул на меня, так и застыл с открытым ртом, усики в нервном тике дергаются, ждет чего-то, как вол обуха. — Вадим умолк.

— Ну, а дальше-то, дальше что было, — допытываются нетерпеливые.

— А дальше — спрашиваю я Адольфа: «Долго ты, пес фашистский, кровь людскую пить будешь?» А он беззвучно шевелит губами, будто на страшный суд попал, никаких звуков не подает. «Ну, что молчишь?» — я ему. Наконец пробормотал он что-то, может, молнтву