Человек из очереди

Ах ты, какое канальство. Час вычихали — и хоть бы что. Не в часе дело. Не то обидно. Человека не уважают — вот что обидно. Смех на такие слова, одни смешки-смефуечки. То ли ждет нас, бабуся, какая зима ожидает нас, милая, какая зима, еще только декабрь, дорогая.

Да, декабрь стоит, месяц тяжелей, и погода наимерзейшая: вроде снежок днем падал, и мог, казалось бы, прояснить воздух и дать человеку возможность увидеть мелкие звездочки, — но нет, тяжело лежит низкое небо, липкий туман опустился на землю, дома влажно, холодно блестят, дует с залива ветер и донага раздевает человека, в какие одежды он ни рядись, тротуары чем-то посыпали, и жижа хлюпает под ногами, и прямо ходить нет никакой возможности из-за сопротивления ветра и плотного тумана, и приходится бочком продираться сквозь туман, сдерживая, разумеется, поахивания при всяком неосторожном шаге.

Да тут еще надо проходить возле дома, который полтора года назад поставили на капремонт — тротуар перегородили забором, и идти нужно по узким доскам. И тут не то беда, что козырек над забором положили низко и всякому человеку выше полутора метров приходится складываться на манер перочинного ножа и ползти вроде каракатицы — это отчего же не поползти, это даже и полезно, это физзарядка неожиданная получается, а то беда, что доски положили крашеные, да так замечательно крашеные, что полтора года шаркают по ним ногами, а краске хоть бы что — да в домах таких красок и не бывает, — и как снежок либо туман, ползут по дощечкам людишки, словно бы коровки по льду, шмякаются себе да и шмякаются, вроде бы и весело со стороны, но да ведь и ты из того же теста, сам загудишь как миленький и отобьешь последние потрошки.

Так и полз Владимир Иванович, не отрывая ног от досок, уж какие слова говорил он строителям и прочему над ними люду, повторять, видно, не следует, словом, сполз он с мостков, постоял мгновений несколько у булочной, чтоб улеглась в нем злость, отдышался, да и вот оно: вот булочная, а это значит, что дом вовсе рядом, дом есть дом, жена есть жена, внучка Ириша есть внучка Ириша. И при таком соображении Владимир Иванович повеселел.

Ириша — дочь Виктора, двадцатипятилетнего сына Владимира Ивановича. Виктор и его жена Маша как закончили строительной институт, сразу поехали на стройку века деньги зарабатывать. Они при отъезде не прикрывали желание построить кооперативную квартиру молодежными и прочими порывами, и когда Владимир Иванович сказал, что поднатужась можно сообща и придумать что-нибудь (имелось в виду, что Владимир Иванович будет халтурить вечерами, а Вера Васильевна станет брать лишние дежурства), так Виктор ответил, что это вполне даже неловко сообща тужиться ради его жилья.

Они хотели взять с собой и Иришу, тогда двухлетку, но тут Владимир Иванович вцепился в сына, как бульдог в мякоть, вы-де гонор свой самостоятельный выказываете, а девочке по времянкам расти, словом, Иришу оставили ему, и теперь Владимир Иванович тревожно ожидал, когда кончатся положенные сроки и ребята вернутся.

Конечно, детально ознакомившись с жизнью, Владимир Иванович знал, что всем хороша телушка, да вот рубль перевоз, да могут не уложиться в положенные сроки, да здесь еще наожидаешься с кооперативом (хотя ребят, как вернувшихся со стройки века, могут запузырить без очереди, да еще если, как в песне поется, мы за рублем не постоим). Словом, пока каша варится и помешивается, у повара может пропасть охота есть ее. А там Ириша подрастет, глядишь, будет не такой забавной, может, подостудится любовь к ней, может, без боли удастся оторвать ее от себя.

За булочной Владимир Иванович свернул направо, по лестнице поднялся на гору, прошел темным Песочным переулком и был дома.

В коридорчик выбегала Ириша, и сердце Владимира Ивановича ворохнулось, и его защемило жалостью: Ириша за неделю побледнела, лицо ее осунулось, грудка была повязана серой шалью, и концы шали крылышками торчали у лопаток.

— А я ждала тебя, деда, а где был? — и она хотела прижаться к коленям деда.

— Кыш, кыш, — не подпустил ее к себе Владимир Иванович. — Дай согреюсь. Иди в комнату. Здесь дует.

А тут и Вера Васильевна вышла к нему, и она улыбалась. Ну, вот и главное: за совместные годы, что говорить, изменилась Вера Васильевна, расплылась так это незаметно, обесформела, скажем так, основательно, волосы поседели, — а вот улыбнется она Владимиру Ивановичу — и всё! — где горечи, и уж беда вовсе не беда, и всего вокруг в полном довольстве, и всё сплошные ладушки. То и знает, чем пронять Владимира Ивановича. Хотя вот — если б знала все про свою улыбку, это был бы ход заученный и, следовательно, пустой. А вот рада, что Владимир Иванович домой пришел, и он есть человек, по которому она скучала и на которого угрохала четверть века.

Чтоб оправдать позднее возвращение, Владимир Иванович сказал:

— В магазине за сосисками проторчал. Вот же их за уши от кормушки не оттащишь, — начал было разгоняться Владимир Иванович, но Вера Васильевна остановила его: