Человек из очереди

И перед самым пробуждением видел Владимир Иванович сон: будто бы сверху, с высоты невозможной, падает на него какой-то человек, уж как он пролетел сквозь потолок, понять невозможно, уж не среди открытых ли пространств лежит Владимир Иванович, нет, все-таки в комнате, и человек этот гадок, потому что он плоский и состоит как бы из двух блинов (тот, что поменьше, — голова, тот что побольше, — тело), падал он так стремительно, что от страха дыхание Владимира Ивановича оборвалось и сердце прыгнуло к горлу, но то ли человек этот промахнулся, то ли передумал в последний момент, вот именно передумал, то и рожу такую гнусную скорчил, вроде подмигнуть хотел, так упал он не на Владимира Ивановича, а на Иришу, что спала в кроватке рядом, и, словно бы магнитом, притянул Иришу к себе, оторвал ее от постели, так это завис с ней в воздухе, как бы сил набираясь перед полетом дальним, и медленно стал уноситься прочь, а Владимир Иванович и сделать нечего не может, но — вовсе бессилен, крикнуть хочет, отдай, да куда же и за что, но язык непослушен, и тогда раздалось несколько глухих ударов — то ли гром где-то погромыхивал, то ли рвались снаряды вдали — вот от этих взрывов Владимир Иванович и проснулся.

Не открывая глаз, он повел рукой за голову, и от сердца отлегло — Ириша спала, но тут снова услыхал он погромыхивание и понял, что это кашляет Ириша.

Владимир Иванович выполз из-под одеяла и сразу почувствовал, что в комнате холодно. Он укрыл Иришу потеплее, пошатываясь, не вполне еще отойдя от сна, побрел к окну, отодвинув штору, потрогал батарею. Она была такая холодная, словно ее никогда и не топили.

Владимир Иванович еще не вполне проснулся и потому так он все и понял: те люди, что должны топить котлы, хотят отнять у Владимира Ивановича его внучку — она за ночь замерзла, потому так кашляет, разрывая сердце Владимира Ивановича, у нее обязательно будет воспаление легких, а что может быть дальше, это и представить себе невозможно.

Что-то следовало предпринять незамедлительно, и Владимир Иванович суетливо натянул брюки, набросил на плечи пальто, некогда было надевать ботинки и шапку, потому что дорог каждый миг, так вот в шлепанцах и с непокрытой головой вышел он во двор.

Мороз за ночь усилился, ветер стих. На темном небе ярко сияла полная луна. Сараи, фонарные столбы отбрасывали длинные тени.

Он торопился, хоть и сам не знал зачем — попросить ли, чтоб топили получше, о больной ли внучке рассказать, — оглушение, не вполне вытекший из крови сон — Владимир Иванович знал только, что нужно что-то делать, потому что он не может спокойно смотреть, как уплывает от него Ириша.

Распахнул дверь кочегарки. Электрические лампы над дверью и над окнами ярко горели. Кочегарка была пуста. Владимир Иванович малость растерялся.

Ладонью дотронулся до дверцы первого котла — дверца холодная. Распахнул ее и увидел, что котел вовсе погашен — так, дымок легкий от угля. Погашены были и все другие котлы.

Такую насмешку над собой и внучкой Владимир Иванович снести не мог, и не зная даже, что он выкинет в следующий момент, заторопился по узкой лестнице на второй этаж, где, он знал, комната кочегаров.

Вон он сейчас скажет им, чтоб скорехонько взялись за дело, чтоб не доводили Владимира Ивановича до греха и чтоб не позорили звание рабочего человека.

Однако комната наверх была пуста, дверцы шкафов распахнуты, на столе в грязной газете журнал передачи дежурств, людей же, к чьей совести хотел обратиться Владимир Иванович, не было.

Он скатился вниз и растерянно заметался перед котлами — самому ли раскочегарить котлы, дело нехитрое, но опасно надолго оставлять Иришу, вдруг проснется и испугается — жильцов ли поднимать на дело такое, звонить ли куда.

И вот — на счастье — в углу, за кучей шлака, за тачкой увидел Владимир Иванович две ноги в тяжелых ботинках.

Подскочив к тачке, Владимир Иванович увидел, что на угле лежит человек, подложив под себя ватник, голову покрыв пиджаком. Человек этот спал, и, сдернув с него пиджак, Владимир Иванович узнал кочегара Павла Ливерова, давнего знакомого.

— Павел! Проснись! Да Павел же! — окликать его можно было до конца смены, потому что Ливеров был пьян мертвецки.

И тогда вновь злость ослепила Владимира Ивановича, да так, что и дышать стало невозможно, и словно бы Ливеров виноват был во всех мытарствах, перебоях, унижениях тела, рванул его к себе, а тот-то сидел, бессмысленно улыбаясь, и слюна блаженства сползала на его черную майку Тогда Владимир Иванович ткнул его в лоб, и Павел повалился набок, так вот он, тот человек, кто хотел унести его Иришу, все та же гнусная плоская харя, все та ж ухмылка, то ж подмигивание, и Владимир Иванович саданул его ногой, но вышло мягко — вот беда — нога-то голая, тогда он снова схватил Павла за плечи, посадил, тряс его, и голова бессмысленно моталась, и Павел что-то забормотал скороговоркой и вдруг заплакал, размазывая черным кулаком слезы, а когда понял, что Владимир Иванович уже пожалел его и бить не будет, как куль, съехал набок, свернулся калачиком, для верности закрыл голову руками да и захрапел.