Человек из раньшего времени

– Совсем не то. Одиноко бывает и в толпе людей, а одному бывает хорошо и полно…

«Полно… – подумал Бубецкой. – Какое точное слово… Полно, и как я сам раньше до него не додумался… Ведь как много в него вложено, как много в нем действительного, а не риторического смысла. Полно – это когда голосу твоему и идеям твоим ответ есть, когда знаешь, за что борешься, что будет завтра, к чему все идет… А ведь он прав… Смотри-ка, пальцем в небо попал…»

– Что же тогда, по-Вашему, одиночество?

– Одиночество – это когда кричишь в пустоту. Тебя не слышат, и не потому, что не хотят понимать или принимать твоих идей – думаю, Джордано Бруно или Галилею одиноко уж никак не было. Не слышат потому, что все вокруг говорят то же самое. Ты становишься частью общества, толпы, растворяешься в ней, теряешь самое свое я, самую неповторимую единицу, что живет в душе и теле твоих. Еще вчера ты один на один с этим обществом сражался, а сегодня стал такой же органичной его частью, как скажем… Победоносцев или Лорис-Меликов в 1887 году. И чем тогда ты от них отличаешься? И вот тут-то тебе и становится одиноко, потому что нарушен твой привычный уклад. Осознавая порочность идеалов общества и общества людей как такового, ты в страшном сне не мог себе представить, что однажды в него впишешься. И именно поскольку ты понимаешь, что нельзя становиться частью системы – ты не безнадежен…

– И что же делать в таких случаях?

– Внутрь себя гляди, а не по сторонам. По сторонам ужас всегда был, есть и будет – всякое общество порочно. Порочно общество, подвергшее анафеме Льва Толстого. Порочно общество, повесившее декабристов, хоть на то и на другое согласие чиновников нашей церкви было получено. А вот только бог-то он не в церкви. Бог внутри тебя. И, если ты смотришь туда и видишь там хоть что-то, что спасает от одиночества – значит, не отвернулся Он от тебя, не оставил на тернистом пути.

– А что бывает, если все-таки оставит?

– А вот тогда человек как труп, только сердце бьется.

– Знаете, у меня уже тридцать лет такое ощущение.

– Нет.

– Что – нет?

– Нету у тебя такого ощущения. Иначе бы не пришел сюда сегодня. Бог человека до последнего не оставляет, до самой крайней точки. Когда оставит – только об одном и станешь думать, что о смерти. А пока ноги еще сюда принесли – поверь, не все потеряно…

Уходил Бубецкой из церкви с противоречивым чувством внутри. С одной стороны, он хотел поговорить со священником об одном, но совершенно забыл этот предмет, да и возвращаться к нему особого желания не было – настолько пустяковой сейчас казалась изначально планируемая тема. С другой, он встретил кого-то явно умнее себя. И пусть в политическом или правовом плане этот убогий поп, конечно, ему уступал, но в житейском отношении Бубецкому почему-то… стало легче после этого разговора. Он не ожидал такого эффекта, как атеист старался гнать его от себя, но факт оставался фактом. Придя на станцию, он заперся в кабинете, лег на сундук и проспал до самого завтрашнего утра – усталость и обилие впечатлений последних дней дали о себе знать. Телеграммы в Петроград были отправлены, и теперь ему только и оставалось, что сидеть в этой глуши и ждать дальнейших указаний от руководства. Анисим с какими-то солдатами пил в соседней Чулье, Урлов уехал в уезд, и потому, если не беседа со священником, Иваном Андреевичем непременно овладела бы такая тоска, что та самая мысль, от которой предостерегал отец Тихон, непременно закралась бы ему в голову.

Назавтра утром его разбудил Папахин. Еле живой, он, потрясая газетой, ввалился на станцию и отправился прямиком к Бубецкому.

– Вашбродь! Вашбродь! Ты прочти, в газетах тебя пропечатали!

Спросонья Бубецкой еще плохо понимал, о чем тот толкует, но очень скоро неутешительные «Известия» возвратили его в чувства.

На первой полосе красовалось официальное сообщение от Министерства юстиции.