Человек из Высокого Замка

— Тот почтенный господин, — продолжал Бэйнс, собираясь проглотить таблетку, — свяжется, скорей всего, непосредственно с вашей торговой миссией. Я запишу его имя, чтобы ваши люди случайно его не выставили. Мы не знакомы, но мне известно, что он глуховат и склонен к чудачествам. Нам придется постараться не испортить ему настроение. — Тагоми понимающе кивнул. — Он увлекается рододендронами, и, если вы найдете кого-нибудь, кто перед встречей сможет полчаса поболтатьс ним о рододендронах, он будет счастлив. Сейчас я напишу его имя.

Запив лекарство, он достал авторучку и карточку.

— Господин Шиньиро Ятабе, — с почтением произнес Тагоми и положил карточку в карман.

— И еще одно.

Тагоми, слушая, медленно поглаживал остывшую чашечку.

— Дело весьма деликатное. Почтенный господин… У него имеются определенные затруднения. Ему уже почти восемьдесят, а некоторые его предприятия под самый Конец карьеры оказались не слишком удачны. Вы меня понимаете?

— Он небогат, — догадался Тагоми. — Наверное, помимо пенсии, доходов не имеет.

— Вот-вот, одна только пенсия, — и к тому же донельзя жалкая. Поэтому ему приходится различными способами пополнять свой бюджет.

— Например, нарушая какие-нибудь второстепенные предписания, — предположил Тагоми. — А власти со своим вечно подозрительным налоговым управлением… Ситуация мне понятна. Старик получает от нас вознаграждение за консультацию, но не сообщает об этом в Департамент социального обеспечения. Итак, мы не должны афишировать цель его визита. Для них он здесь на каникулах.

— Вы чрезвычайно догадливы, — сказал Бэйнс.

— Такие ситуации уже имели место. Нашему обществу не удалось решить проблемы престарелых, число которых неуклонно растет благодаря достижениям современной медицины. Китай показывает пример почтительного отношения к старшим, однако Германия демонстрирует нечто, в сравнении с чем наше невнимание к старости — почти достоинство. Насколько мне известно, своих стариков они убивают.

— Германия, — пробормотал Бэйнс, опять принимаясь массировать голову. Наверное, таблетка уже действует. Он ощущал сонливость.

— Как скандинав вы несомненно поддерживаете обширные связи с «Festung Europa». Например, вы прибыли сюда из Темпельхофа. Но возможно ли такое отношение? Вы-то соблюдаете нейтралитет? Нет ли у вас желания выразить свое мнение по этому вопросу?

— Мне непонятно, о каком отношении идет речь.

— Об отношении к старикам, больным, слабым, убогим, одним словом — беспомощным во всех отношениях людям. «Какова польза от новорождённого» — такой, если не ошибаюсь, вопрос задал один англосаксонский философ[14]. Вопрос этот мне хорошо запомнился, и я много размышлял над ним. Говоря в целом — пользы-то никакой нет.

Бэйнс издал какой-то неопределенный звук, никак, однако, не соотносящийся с его мнением.

— Ни один человек, — продолжал Тагоми, — не должен выступать орудием удовлетворения потребностей другого, не так ли? — Он поклонился. — Прошу вас сообщить мне ваше независимое скандинавское мнение.

— Я, право, не знаю, — ответил Бэйнс.

— Во время войны я служил чиновником в Провинции Китай, в Шанхае. В еврейском гетто для интернированных императорскими властями обитатели содержались за счет иностранной помощи. Германский консул в Шанхае настаивал на ликвидации евреев. Я. помню ответ моего начальства: «Это противоречит принципам гуманизма». Требование отвергли как варварское. Это произвело на меня огромное впечатление,

— Понятно, — проговорил Бэйнс.

«Не хочет ли он меня спровоцировать?» — подумал он и насторожился.

— Евреев, — продолжал Тагоми, — гитлеровцы всегда представляли как азиатов и цветных. Выводы для японцев, уверяю вас, включая и членов военного правительства, — очевидные. Поэтому я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха.

Бэйнс прервал его.

— Но я ведь не немец, и от имени Германии говорить не могу. — Он встал и направился к дверям. — Завтра мы еще вернемся к нашей теме. Прошу прощения, но сейчас я не в состоянии сосредоточиться. — В действительности он мыслил совершенно четко. Бэйнс понял: отсюда лучше уйти. Этот человек заходит слишком далеко.

— Прошу извинить мою бестактную одержимость, — проговорил Тагоми, торопливо следуя за ним. — Философский азарт ослепил меня, и я забыл о самых простых вещах. — Он что-то прокричал по-японски, и парадные двери распахнулись. В проеме в легком поклоне застыл глядя на Бэйнса молодой японец.

«Это мой шофер, — вспомнил Бэйнс. — По-видимому, все это из-за моих дон-кихотских выходок во время полета, — пришла неожиданная догадка. — С этим, как его… Лотце. Каким-то образом все дошло до японцев. По каким-то неизвестным мне каналам».

«Стоило ли дискутировать с этим Лотце? — подумал он. — Жаль, но теперь уже поздно.

Я не гожусь для такой работы».

Однако ему вдруг пришло в голову: настоящий швед именно так бы и поступил. «Все в порядке, ничего ie случилось. Волнуюсь я по сущим пустякам. Я автоматически привношу в сегодня свои привычки из прежшх ситуаций. Здесь же я действительно о многих вещие могу говорить свободно. Это именно то, к чему мне еще предстоит привыкнуть».