Человек, которого нет (СИ)

Я говорю об этом так, как будто имею право рассчитывать на помощь в этих призрачных трудностях. Насколько же всё изменилось в тот момент, когда я перестал отбрыкиваться, позволил себе признать, что я есть я...

Записки сумасшедшего: Архивы

Моя жизнь очень изменилась с тех пор, как я принял к сведению и стал учитывать реальность своего предыдущего существования. Я не говорю о "прошлой жизни", потому что для меня это все та же самая жизнь и я - тот же самый я. Просто был перерыв, и еще у меня проблемы с памятью. Ну и некоторые другие нюансы надо иметь в виду.

Это был очень неожиданный и нелегкий опыт - вторая сессия с М. Я тогда обнаружил в своей памяти кое-что неожиданное и кое-что пугающее. И я не смог прямо назвать то, что увидел, то, что понял.

"Что-то очень плохое делают со мной".

У этого "очень плохого" есть точное название. Точное, простое, в одно слово. Я не мог ни произнести его вслух, ни написать.

Не говоря уже о том, что - я повторюсь - обо всем этом адски трудно говорить прямо и открыто. То просто "от ума" - я же не сумасшедший, чтобы такое говорить, да? То - так же просто - немеют губы и не поворачивается язык. Медленно, все очень медленно дается.

Ну что же, я не тороплюсь. Друг, имеющий похожие переживания, недавно сказал, что ему устойчивее всего, когда он обретает равновесие между тем опытом и этим.

Я стал думать - а как я?

Пытаюсь разобраться, как устроен мой двухслойный опыт.

Я помню все про нее, этот "архив" мне полностью доступен: события, отношение к ним (тут проступает вторым слоем еще и мое отношение), эмоции - я все это могу вспомнить, пережить заново. О себе же долгое время я вообще ничего не знал, кроме мужского рода. Я пытался жить, ограничившись ее опытом, не заглядывая "за край". Да у меня и оптики такой не было - заглянуть. У меня был только ее опыт и беспамятный я.

Тогда мне было проще всего решить, что раз я не знаю, значит, так и надо.

Она не хотела жить. Она потеряла любимого мужа, потеряла страну, в которой родилась и выросла. Нет, географически она оставалась на том же месте, в том же городе. Но все слишком изменилось, до своей противоположности - и пугало не только своей новизной, но и само по себе. Она думала об избавлении от страданий, но обязательства перед родственниками, которые остались бы в совершенно беспомощном и беззащитном положении в случае ее смерти, были для нее священны. И в то же время она сама чувствовала себя беспомощной и беззащитной перед жизнью, где уж ей было позаботиться о родных? И вот: она нашла способ уйти без физического самоубийства, а ее обязательства перешли ко мне как к ее наследнику.

Сейчас я думаю, если бы мне открыты были мои воспоминания с самого начала - те воспоминания, через которые приходится продираться, чтобы увидеть что-нибудь мирное и радостное, - я бы просто не справился с тем, что мне предстояло здесь. Но, хотя и не осознавал своего состояния, не помнил его причин - я был едва жив и очень слаб. И я был один, в этом смысле - совершенно один. Я ни с кем не смог бы поделиться тем, что мне открывается сейчас, мне не у кого было бы просить помощи и поддержки в тяжелые минуты, когда горе и страх набрасываются и рвут меня на части. Кто мог бы поверить? Даже гендерное "переключение" было сложно объяснить и отстаивать, даже с самыми близкими людьми. Кому и как я смог бы объяснить такое?

Даже себе не мог.

И я стал собирать себя из этой позиции: я - это она же, только он.

Знаете, как это забавно выглядит постфактум: много лет пытаться буквально наощупь определить подходящее количество ложек сахара в чае, каждый раз докладывая по одной, по пол-ложечки, пробуя и оставаясь недовольным; покупать книги, о которых она мечтала, потому что читала взахлеб одолженные у друзей, пролистывать эти книги - и оставлять нетронутыми на книжной полке на годы, потому что совершенно неинтересно и вообще по-дурацки написано; рассказывать о своей любви к яблокам - и не есть их совсем. Но человек способен многого не замечать о себе. Вот я и не замечал. Я даже красил в рыжий ее русые волосы, потому что она так носила. Я делал это, пока однажды не почувствовал, что если сейчас же не стану светловолосым - умру или сойду с ума. Но это было гораздо позже, когда я почти вспомнил, кто я (там же близко меня подкарауливали боль и отчаяние). По крайней мере, на тот момент я уже целый один раз сказал вслух, что я не здешний, не отсюда, не родился здесь в том году, который записан у меня в паспорте.

До того я делал вид, что ничего особенного не произошло, что все остались на своих местах, вот только почему-то стал писать прозу, на которую она никогда не посягала и даже считала это для себя невозможным и неприемлемым, причем начал с романа... И крестился у католиков.