Человек, которого нет (СИ)

Но он уже очень сильно тер лицо. Он вспомнил, что похожее было в других сессиях, в тех, когда они смотрели это же место, его машину, арест. Но тогда не было темноты. Теперь все соединилось.

- Это мешок на голове. Или липкая лента, скотч.

Как будто какое-то сильное ощущение там, которое он здесь пытается нейтрализовать.

- Все-таки, судя по силе ощущений, скорее скотч, чем мешок. Они залепляли рот и глаза скотчем. Да, они это делали.

И снова пришел тот невместимый страх, который он уже встречал - в тех сессиях, восьмой и девятой, когда они смотрели про машину и арест.

Он стал говорить о том, что его беспокоит. О том, что есть три точки, на которые он может опираться в доверии и уважении к себе. Вот они.

Первая - та гордость и торжество, когда он понимает, что сейчас его уже не будет, он смог их обойти, и всё, и "хрен вам, суки, вы от меня ничего не получили".

Вторая - тот момент, когда ему предлагают выбирать между ним и Кимом. И он знает, что в любом случае это сделают с ними обоими, этот выбор фальшивый, еще одна разновидность пытки. Но он говорит, улыбаясь: конечно, я. И чувствует в этот момент, что губы ледяные и как будто картонные, негнущиеся. Но улыбается - отдельно для них, отдельно для Кима: ничего, видишь, это можно вытерпеть.

И третья точка, она первая по времени, где-то в самом начале ада: то чувство силы и гордости, ненависть, ярость, готовность к схватке и знание, что ему есть что противопоставить всему их адскому арсеналу.

Но, говорит он, эти три точки такие отдельные и разрозненные. Он постоянно забывает о них, теряет опору, потому что они разрозненные, краткие, еле успел разглядеть. А все остальное - страх, огромный, сильный, долгий, его так много, как будто есть только страх и ничего больше.

- Такой, как был сегодня?

- Да.

- И что ты делаешь с этим страхом? - тихо спросила М.

- Сейчас? - удивился он.

- Да.

- Ну... - он задумался. Потом медленно сказал: - Я говорю: да, работаем дальше.

М. посмотрела на него и кивнула.

И ему стало хорошо и спокойно. Он увидел, что справляется. Каков бы ни был страх, он делает то, что считает нужным. Он дышал широко и наполнялся спокойствием и уважением. Он сказал, что эти три точки теперь не плавают в темном пространстве, они соединились в нечто целое, неразрывное. Что теперь он видит: страх ему не хозяин, у страха нет над ним абсолютной власти, он боится, но делает то, что должен.

И с этим признанием себя и уважением он сидел и дышал. А потом появилась мысль, такая... детская мысль: "я настоящий герой". Он даже вслух ее говорить не хотел, такая она была... дурацкая и детская. Но сам собой тут же выдохнулся комментарий к ней:

- Папа был бы доволен.

Они с М. молча посмотрели друг на друга. Им обоим вспомнился ее вопрос в начале сессии: что и кому ты там должен?

Это было уж слишком. Но это - вот - было.

Выписки:

- Агa! - изо всех сил зaкричaл Зигмунд. - Агa! Агa!! Агa!!!

Пелевин. "Зигмунд в кафе"

Записки сумасшедшего: Марин, провинция Понтеведра

Вот, пожалуй, самое-самое из всех "это уж слишком" в моей истории или в истории, которая выдает себя за мою: кажется, мой отец был военным моряком, кажется, мы друг друга ненавидели, кажется, я влюбился в военного моряка и любил его до конца. Куда уж дальше? Это настолько... отдает хрестоматией и психологизмом самого примитивного толка, что... В общем, мне было бы стыдно вставлять такой поворот в сочиняемую историю. Я удавился бы, но не допустил такого сюжета. Ей-богу, я хороший сочинитель. Это уж слишком. Как говорится, Фрейд бы плакал.

Надо бы записать, почему я думаю, что мой отец был военным моряком. Это просто, конечно: "мой маленький морячок" и "наследник". Я отчетливо понимал это в конце той сессии про Рождество. Может быть, этого недостаточно, чтобы делать окончательные выводы, но за неимением более обоснованной версии я пока останусь при этой.

А потом я осматривался в районе Понтеведры, что там к чему. Я не был уверен, что этот населенный пункт как-то относится к моей истории, как не был уверен и в том, что это фамилия. Но я осматривался в том районе с помощью карт и интернета, и обнаруживал замки и старые дома, крепость Монтерреаль в Байоне, стены которой сложены из серых каменных блоков, затянутых пятнами лишайника - впрочем, в том краю все крепостные стены и замки, да и старые дома зачастую, сложены из серых каменных блоков. Интересно, почему я сразу решил, что это замок? Знакомые мне до того замки Восточной Пруссии, которых она навидалась в детстве, сложены из красного кирпича, бойницы в них другой формы, что объясняется свойствами строительного материала. Эти - светло-серые и просто другие.