Человек, который был похож на Ореста

Клитемнестра села на диван в уголке большой залы и просидела там с полчаса, утопая в многочисленных старых подушках, в большинстве своем дырявых и распоротых по швам — перья из них летали по комнате, — пока не вспомнила, что не будет ни концерта, ни вечернего чтения: вот уже десять лет прошло со дня смерти Солотетеса. Подобные провалы памяти случались с ней часто, особенно по осени, когда она садилась на яблочно-компотную диету, которая способствует развитию забывчивости. Вспомнив о карлике, она расплакалась и потянулась за ручным зеркалом — только в присутствии зрителей плач ей удавался как следует. Этот самый Солотетес появился во дворце сразу после того, как Клитемнестра вышла за Агамемнона: родители уродца, сочтя, что сын не годится для военной службы по причине своего малого роста, обучили его игре на цитре, иностранным языкам и художественному чтению. Он всходил на подмостки, зажигал фонарь — хотя бы даже представление проходило в полдень и на веранде — и читал александрийские романы, изображая голоса разных героев, шаги, шумы, стук конских копыт, далекий лай собак, плач голодного ребенка, пение девушки на винограднике; бой часов с кукушкой, когда их заводит швейцарец, удары колокола в часовне на берегу моря; чих эфиопа, добравшегося до семнадцатой параллели, чтобы доставить послание Отелло, утренний крик петуха; шорох мыши, грызущей орех; грозный голос толедского альгвасила, что стучит в дверь еврейского дома; вопли мартовского кота, свист юго-восточного ветра, вздохи римлянки, бульканье капель яда, падающих в бокал с лимонадом, и даже звук, издаваемый золотой монетой, которая сначала катится по мраморным плитам, а затем скрывается под персидским ковром. Этот последний звук удавался ему настолько, что однажды, когда он проделал свой фокус во время крестного хода в день Святого Басилио, епископ обернулся, испугавшись, не выпала ли из-под его тиары унция[28], которую святой отец припрятал там от своего племянника, разорившегося владельца парфюмерной фабрики, попавшего под суд за развращение малолетних. Любимым развлечением Агамемнона было надеть на карлика заячью шкуру и бросить его в загон с борзыми. Когда собаки, влекомые своим охотничьим инстинктом, кидались на него, Солотетес изображал страшное уханье совы с Понта Эвксинского; они замирали и не решались наброситься, несмотря на науськивание Агамемнона. Про эту сову говорится в истории о несчастной Любви Персилиды и Тримальхиона: она родила ребеночка от пирата прямо на песке у моря, а он тем временем сидел в тюрьме у сиракузского тирана за отказ переодеваться в женское платье и ублажать владыку. В конце романа они встречаются во время наводнения на спасательной шлюпке, и Тримальхион признает ребенка.

Клитемнестра перестала предаваться воспоминаниям о Солотетесе, вытерла слезы и пошла на кухню кипятить молоко на ужин; она всегда выпивала большую кружку с двумя ложками меда. Начинало смеркаться, и царице стало зябко и грустно. Придя в спальню, она быстренько разделась и обобрала вшей с рубашки при свете лампады. На высоком помосте, куда вели шесть ступеней, стояла кровать под бронзовым сводом со знаками зодиака; на голубом пологе было нарисовано похищение Европы. Картина нравилась Клитемнестре, потому что взгляд быка напоминал ей Эгиста. И вправду, за целый день у нее не нашлось свободной минутки, чтобы вспомнить о возлюбленном супруге, который, наверное, гуляет по берегу моря да любуется кораблями. Клитемнестра не отказалась бы от путешествия на корабле — Солотетес так чудесно рассказывал о плаваниях, когда в свете полной луны корабль заходит на ночь в маленькую бухту. Оставалось только выбрать наряд к лицу; заколебавшись между белым пикейным платьем и полосатым красно-желтым халатом, царица рыгнула и заснула, ощущая на губах привкус скисшего молока, словно ребенок, только что оторвавшийся от груди.

VIII