Читаем Человек, который был похож на Ореста полностью

Человек, который был похож на Ореста

— С Алькантарой, другой зазнобой портного, я тоже не ладила; но тут мы вдвоем с ней поговорили со вдовой и узнали много нового о нашем Родольфито. Хотите верьте, хотите нет, Но я его тогда вовсе не ревновала, а сейчас уж и подавно простила. Оказывается, портной подходил к дверям своей лавки, когда Алькантара шла по улице, и если на лацкане у него красовалась иголка с зеленой ниткой, значит, он назначал ей свидание в аллее. Моим знаком была красная нитка: когда я ее видела, то спешила к нему на задворки царского дворца. Для Алькантары он душился лимонной водой, а для меня майораном, в чем проявлялась тонкость его натуры и хороший вкус — каждая из нас могла считать, что любит другого человека. Донья Инес, слушавшая наш разговор с большим вниманием, согласилась с этим. Вдова тут разоткровенничалась и вспомнила, как во время свиданий Родольфито, который тогда еще только ухаживал за ней, называл ее Эндриной, Севильей или Арабией. Портному всегда нравилось придумывать нам прозвища, но я никогда не позволяла называть себя чужим именем — а вдруг такая девушка есть на самом деле. Алькантара, напротив, очень это любила, и портной всегда являлся к ней с новым куплетом, вставляя в строчки имя какой-нибудь знаменитой красавицы. Она говорила, будто ей казалось — имена дрожат у него на кончиках усов, как капли свежей росы. «Сегодня я принес тебе такое, — говорил он ей, — донья Гальяна де Франсия! Дай-ка сюда свое ушко». И напевал ей так: «Моя Гальяна, куда идешь ты поутру рано». И тут Алькантара рассказала, как он щекотал ее завитым усом и какие еще проделывал штучки; вдова возмутилась столь постыдным поведением супруга и легкомыслием девицы.

— Какая мерзость, слушать стыдно, — говорила вдова.

Но Алькантара не соглашалась, твердя, что этим-то он и был хорош, а потом в разговор вступила донья Инес. Мы сразу увидели — у бедняжки не все дома. Алькантара рассказывала, как они с Родольфито сидели на травке на плацу и портной, обнимая ее, говорил ей нежные слова. Я могу повторить их совершенно точно — мне ведь он шептал то же самое, только заменял имя:

— Я хотел бы струиться водой по твоему телу, обволакивать тебя, промочить до нитки, заполнить все твое существо, кипеть внутри, словно в железном котле, покрытом глазурью. Пусть не будет больше ночей, кроме этой, других женщин в мире, кроме тебя, иного жара, чем тот, что снедает меня сейчас, донья Инес, душа моя!

Как только девушка произнесла «донья Инес, душа моя», графиня донья Инес вздрогнула, пораженная. Она вскочила, бросилась между гробом мертвеца и Алькантарой и стала рвать кружева на груди — как сейчас, кажется, вижу ее.

— Он говорил «донья Инес»? — спрашивала дама у Алькантары.

— Да, — отвечала та, — и чем лучше было ему со мной, тем чаще звал он меня так.

И тогда сеньора, босая и с распущенными волосами, принялась плакать, кричать и стенать. По ее выходило — он с ума по ней сходил и звал других «донья Инес», не чая добиться ее расположения. «О, он умер из-за меня! Я — его вдова! Несчастный любил меня и посылал мне песни со щеглами!» Я помалкивала: мы с Родольфито покончили дело миром, и я уже уговорилась встречаться с одним скотником. А донья Инес давай нападать на Алькантару: да если она просила у Родольфито соловья с его грустными песнями, тот немедля присылал чудную птицу, да если б она захотела, все звонкоголосые птахи нашего грешного мира оказались бы в ее власти. Вдова воспользовалась случаем и сказала сеньоре, что, коль уж она так любила портного, не мешало бы добавить семь эскудо на похороны по первому разряду — их как раз не хватало. Тут такой поднялся крик! Донья Инес захотела остаться с покойником наедине и оплакать его по-благородному. Она гладила гроб, обращаясь к Родольфито: «Твой соловей, что умел рыдать, нашел меня! О прекрасный маркиз, о мой солнечный рыцарь со сверкающими шпорами, о предрассветный ветер, о моя книга, в которой сотня чудесных страниц, о хрустальный флакон с благовониями! Из воска моего сердца отливала я слова, ласкавшие твой слух! О, руки твои, покрытые поцелуями в полночный час, как садился ты на коня, мой маршал! О, гончар, что лепил изящные кувшины моих снов! О, разбился навеки мой драгоценный кубок! О, любовь моя, любовь моя!» И давай целовать гроб — золотые косы распустились, локоны струятся по плечам. Мы все разревелись: такого красивого плача никому из нас слышать не доводилось. Я думаю, плакала она так неспроста, — закончила свой рассказ Лирия. — И никакого сумасшествия тут нет, а просто между ними что-то было.

— И портного похоронили? — спросил Эвмон.

— Я осталась с моим скотником, а вдова с Алькантарой на рассвете, когда сеньора принцесса уснула, потихоньку вынесли гроб. Экономка дала им денег для похорон по первому разряду.

— Вдруг потом выяснится, что он был переодетым графом, — сказала она им.