Человек, который был похож на Рисаля

— Учителя сначала учатся по многу лет, а потом уже сами начинают учить, — сказал он ей.

Потом дочка рассказала ему, что «кэт» значит «кошка», а «бой» значит «мальчик» и что Хуан, ее маленький брат, тоже «бой». Чтобы отец понял ее до конца, она сказала ему:

— Когда ты был маленьким, ты тоже был «бой», — и он кивнул в знак того, что понял.

Наполнявший ее восторг переливался через край. Она сказала отцу, что ей очень нравится ходить в школу.

Потом она спохватилась, что чуть не забыла рассказать ему самое интересное.

— У нас в классе, — сказала она, — на стене за спиной учительницы три картинки. Средняя больше тех, которые по бокам, и человек, который на ней нарисован, похож на тебя, итай[1]. Учительница говорит, что его звали Рисаль.

Потом, видя, что он ничего не отвечает на это, она снова сказала: — Ты похож на него, итай.

Тогда он посмотрел, на нее из печальной обсерватории своих глаз, и ей увиделся в них непонятный свет, и она тихонько пошла прочь, оглядываясь через каждые два-три шага. Остановившись у двери, она снова взглянула на него, но он сидел все так же неподвижно. В ней зашевелилось какое-то странное чувство, и она начала плакать.

Когда дочь сказала ему, что он похож на Рисаля, в его голове зароились до этого не посещавшие его мысли. Он был слаб и тщедушен, а дочь сравнила его с Рисалем. Сказанное дочерью стало первым звеном целой цепи новых для него мыслей. Он действительно вообразил себя Рисалем и позабыл о своей невзрачности. Он стал великим, благородным человеком, которого все любят. «Я герой, — думал он, — и люди любят меня. Я бессмертен, я никогда не умру. В смерти за свою родину я обрел вечность. Я есмь воскресение и жизнь». Он вознесся ввысь и разбрасывал семена среди ждавшего внизу народа. Семена были легки как пух, ветры ласкали их; нежные, как лепестки цветов, они плавно опускались вниз, и на грудь каждого из его сограждан попадало хотя бы одно из этих семян. «Они пустят корни, мои семена, и сам я снова стану семенем. Я буду семенем и дам жизнь детям-семенам, ибо я люблю их». Поймав себя на этой мысли, он понял, что стал поэтом, и это потрясло его. Он сказал себе: «Я поэт». Губы его дрожали.

Теперь он был уже не плотником, а совсем другим человеком. Он был Рисалем, и душа его вмещала в себя всю гордость расстрелянного под Багумбайяном. Он в камере, и назавтра его должны расстрелять. «Меня расстреляют, — сказал он. — Меня расстреляют, и мое тело отдаст свою кровь. Кровь моего тела потечет алыми реками… Пусть обретет красоту бледный цветок — душа моей родины. Возьмите меня. Я — яркость, я — цвет, и я отдаю себя вам».

Он был Рисалем, и он был поэтом. «Я буду писать стихи», — сказал он. Его огрубелая рука схватила воображаемое перо и начала водить им, как по бумаге, по его коленям. Он писал стихи. В его душе было много песен, и ему хотелось, как птиц, выпустить их на волю. «Я человек многих песен, я чрево, рождающее песни». Как легко двигалась его рука, писавшая стихи! «Я — лоно песни, и я полон музыки. Мои песни еще не родились, но они рвутся наружу».

Он написал много стихов, а когда устал, положил голову на подоконник и перестал думать. Как будто в нем больше не осталось жизни, как будто он был лишь мертвой плотью, нечувствительной к тому, что происходит вокруг. Он чувствовал усталость и хотел только отдыха.

Отдохнув, он стал искать написанные им стихи. Но он ничего не нашел, даже пера, которым он писал. И он почувствовал внутри пустоту, от которой было больно. Он не ожидал, что исчезнут стихи, которые он написал, пока был великим человеком. Разочарование было почти непереносимым.

Теперь он снова был плотником, хотя хорошо помнил, что всего за несколько минут до этого он был великим человеком, был Рисалем. Когда он был Рисалем, он писал стихи, но теперь, снова став плотником, он не мог найти эти стихи — красоту, которая всегда жила в его душе и для которой у него не было слов — нет, были, но только пока он был Рисалем. Это и были его песни, и теперь он потерял их. «Я был поэтом, и я писал стихи. Сначала они были семенами в доме моей души, потом они превратились в стебли, а потом — в цветы. Я дал им красоту, и они покинули меня. Они покинули меня, и я не могу найти их».

Потом, когда он победил разочарование, он коснулся рукою своей груди и тихонько постучал в нее. «Откройся, — сказал он. — Ты земля, Рисаль — дерево, и это дерево растет в тебе. Его корни сильны, и ты тоже сильна, потому что в тебе корни Рисаля. Ты — земля, черная и грубая, но ты обретаешь красоту, потому что даешь жизнь дереву».

Острая жалость к самому себе пронизала его, но он сказал себе: он не жалеет о том, что он не Рисаль.

Через несколько дней жена ушла от него к другому мужчине. Детей она оставила ему. Сам он узнал об уходе жены одним из последних — когда плачущая дочь прибежала к нему. С рыданиями она рассказала ему, что соседи между собой говорили: ее мать ушла к другому мужчине. Она сказала, что не хочет другого мужчину себе в отцы.

— Ты мой отец, — сказала она.