Человек, который был похож на Рисаля

И он принял случившееся безропотно — ведь он был всегда покорен судьбе. Но заполнить' пустоту было нечем. Он любил жену, а она от него ушла. «Она ушла от меня, но я не могу убежать от нее. Это потому, что у меня нет дыхания — я дышал только ею, и у меня уже нет дыхания, чтобы бежать».

Он узнал имя человека, к которому она ушла. Это был живший по соседству здоровяк с квадратным лицом, волосатыми руками и такой же волосатой грудью. Люди звали его Педронг-Сабонг — Педро Петушатник. Он был водопроводчиком, но зарабатывал больше на петушиных боях. А еще он тайком играл в карты. По воскресеньям он надевал яркую одежду, и женщины заглядывались на него. Ему это нравилось.

В первое время человеку, от которого ушла жена, хотелось встретиться лицом к лицу с Педро Петушатником. Он бы дал тогда волю гневу, нашел бы слова, которые ранили бы другого в самое сердце, пустил бы в ход кулаки. Гнев его — он знал это — будет так силен, что он и не почувствует ответных ударов. «Я буду как крепость и не почувствую ничего. Побив его, я стану великаном. Я превращу его в месиво, в месиво, в месиво». Он повторил три раза: «в месиво, в месиво, в месиво», потому что звук этих слов ласкал ему слух.

Потом он подумал о жене. Она была добра к нему и хорошо вела хозяйство. Она умела готовить и очень заботилась о детях. Его удивило, что она не взяла их с собой, но в конце концов это его радовало. «Я люблю своих детей, — сказал он себе, — думаю, что и они меня любят»

Он до этого и не подозревал, что между его женой и Педро Петушатником что-то есть. Почему она оставила его? Ведь она никогда не жаловалась ему на их жизнь. Он всегда считал ее верной, и сам был верен ей. Она была миловидна и еще молода (ей было сейчас всего лет двадцать пять), и у нее был застенчивый меняющийся голос. Стоило ему услышать танцующие ноты этого голоса, как в нем поднималась гордость за обладание ею. «Она вся моя — ее тело и ее голос принадлежат мне.

Ее руки — две моих возлюбленных. У них нет страха передо мной, и они умеют любить».

Думая о ней, он вдруг поднялся со своего места и стал закрывать — одно за другим все окна в доме. «Она ушла от меня, и теперь я один. Меня шатает ветер, и если окна будут открыты, он унесет меня с собой. Если через окна этого дома ветер унесет меня в бесконечность, значит, я тоже убегу, как бежала моя жена. Ее вина станет и моей виной. Но если я от себя убегу, как я потом найду себя?»

Потом (ибо в комнате стало темно и дети начали плакать) он сам открыл окна, которые перед этим закрыл. Он посмотрел на детей и спросил, почему они плачут. «Ведь вы совсем маленькие, несмышленыши, так с чего же вам плакать?» — молча спрашивал он их.

Мысли о мщении постепенно оставили его. Если он встретит Педро Петушатника, он не даст воли своему гневу, как думал вначале. Он постарается понять. «Она ушла от тебя, потому что ты ей больше не нравишься. Это не твоя вина. Женщине кто-то нравится больше, чем ее муж, и она бросает мужа ради него— разве я этого не понимаю?» Он пожмет руку Педро Петушатнику, и от обиды не останется и следа. «Еще я скажу ему… чтобы он был добр к ней».

Проходили месяцы. Жизнь постепенно возвращалась в свою колею. Дети привыкли к нему — привыкли есть с ним, спать рядом с ним, привыкли к тому, что он их купает. Он стал для них матерью, и, когда он понял это, его охватила радость.

Дети любили его, он знал это и был счастлив. Дочка-школьница причесывала его и учила тем немногим английским словам, которые знала сама. Он рассказывал ей о своей работе, а по воскресеньям они втроем (он, девочка и ее маленький брат) ходили вместе в кино. Перед тем как войти, они покупали вареную кукурузу, а иногда земляные орехи и ели их в зале. Читать он не имел и терялся, когда дочь спрашивала его о том, что написано в субтитрах. Он отвечал ей тогда, что они на испанском или английском языке, а он этих языков не знает. Она ему верила и говорила, что никакой беды в этом нет.

Случилось однажды, что человек, похожий на Рисаля, пошел за сигаретами в китайскую лавку на углу неподалеку от его дома. Дочь пошла с ним. Он взял ее за руку, когда они переходили улицу, и сказал ей, чтобы она шла скорее: вон едет большая синяя машина, а машины, сказал он, переезжают детей, и бедные дети или умирают, или становятся калеками — горбатыми, хромыми, безногими и безрукими.

— Не хочу, чтобы машина тебя переехала, — сказал он ей.

Итак, они торопливо пересекли улицу и вошли в похожую на кубик китайскую лавку. Внутри на стенах красовались прибитые гвоздями жестяные листы с рекламой американского мыла и сигарет. Они были раскрашены яркими красками, они сверкали глянцем, и девочка, не отрываясь, смотрела на них, пока отец покупал себе сигареты.

Отец попросил спички, и теперь все ее внимание принадлежало ему: она хотела увидеть, как он закурит сигарету, которая уже была у него во рту. Он чиркнул спичкой по коробку — вспыхнуло бледное пламя.

Он хотел было поднести огонь к сигарете, но вдруг опустил РУКУ, взглянул на девочку и спросил ее:

— Ты видела? Видела?