Человек, который хотел понять все

На Втором Ярусе Франц получил, наконец, определенный ответ на вопрос о «второй смерти» – смерти в загробном мире – он ее попросту увидел. Как-то раз, в химическом цеху он стал свидетелем несчастного случая: один из заключенных 22-го Потока, работавшего по соседству, поскользнулся на ступеньках ректификационной колонны и грохнулся на бетонный пол с высоты пятнадцати метров. Франц подбежал к нему одним из первых, однако сделать ничего не смог: череп несчастного был расколот, и после короткой агонии тот умер.

Впрочем, и без этого эпизода возможность второй смерти казалась очевидной – стоило лишь посмотреть на этот мир унижений и страданий, окружавший Франца. Что могло заставить заключенных повиноваться своим мучителям, как не страх смерти? Страх боли, сопряженной со смертью, был тоже важен – но не принципиален: самоубийство могло бы избавить от мучений быстро и безболезненно. Однако мысль об отнятии собственной жизни казалась Францу неприемлемой – да и остальным заключенным, видимо, тоже. Что это было: оставшийся от прошлой жизни рудиментарный инстинкт или замысел того, кто все это придумал?

Так или иначе, но загадка человеческой смерти оказалась не разрешена, а лишь отодвинута – причем всего на один шаг.

– Так что же является главным орудием Педагогической Науки в исправлении заключенного?

– Молчаливое обдумывание ошибок, господин Педагог.

– Пра-авильно, 17-й, пра-а-авильно... А зачем же заключенные тогда работают?

– Чтобы ошибки обдумывались... э... лучше?... нет, подождите... э... крепче?... нет, не то... сейчас... секундочку... ЭФФЕКТИВНЕЕ!

– Молодец! Отлично!

А вот одиночество Франц переносил неожиданно легко. Трудно было лишь в первые дни, когда урки избивали его каждый день и никто не помогал ему ни словом, ни делом. То, что он будет здесь один, стало очевидно, лишь только он пригляделся к окружающим – но вскоре он понял, что это не составит серьезной проблемы. Одиночество страшно нарушением естественного «проветривания» мозга, ибо выкинуть из головы додуманную до конца мысль можно лишь, высказав ее. И вовсе не обязательно, чтобы собеседник согласился с тобой – достаточно того, чтобы он понял. Невысказанные же мысли роятся в мозгу, не находя выхода, и человек «зацикливается», что может явиться началом душевного расстройства.

Однако жизнь на Втором Ярусе непрерывно занимала головы заключенных реакцией на внешние раздражители, так что времени на собственные мысли просто не оставалось. А в редкие свободные минуты Франц составлял и тщательно соблюдал «расписание мышления», никогда не возвращаясь к уже обдуманной мысли и отводя половину времени на бездумно-интеллектуальные развлечения, типа придумывания шарад, ребусов и шахматных этюдов.

После двух месяцев на Второй Ярусе Франц привык почти ко всему: к бессмысленной работе, к безликой жестокости охраны и персонифицированной жестокости урок. Он перестал замечать жару и грязь; потеряв пять килограммов веса, притерпелся к местной еде. Он даже нашел компромисс с попыткой Системы лишить его собственных мыслей, отведя на них вторую половину воскресенья, когда остальные заключенные готовили домашнее задание (Франц мог запомнить всю необходимую ерунду за один час, вместо отведенных на это пяти).

Единственным, к чему он привыкнуть не смог, была невозможность хоть на минуту остаться одному.

Их 21-й Поток, так же, как и остальные потоки остальных секторов, состоял из

1. центрального зала, где происходили вечерние переклички;

2. спальной камеры с двухэтажными кроватями

3. и подсобных помещений, как то:

3.1. бесполезной курительной комнаты (урки все равно курили в камере);

3.2. читальной комнаты (где имелся полный комплект учебников по философским предметам);

3.3 туалета, куда заключенные ходили только днем (на ночь камеру запирали, так что приходилось пользоваться парашей – большим баком без крышки, ставившимся в камеру перед отбоем).

Мест, где человек мог бы уединиться, предусмотрено не было. Даже разделительные перегородки в туалете доходили только до пояса, а кабинки не имели запоров и закрывались качающимися, как иногда в барах, дверями... продуманность деталей поражала воображение! Ко всему этому Франц оказался не готов, ибо никогда, ни с кем не делил комнату – даже с женой (та спала беспокойно и будила его по три раза за ночь).