Человек меняет кожу

– Слушай, Сафар, ведь никто не узнает. Все комсомольцы ушли на работу. Посадим тебя на верблюда и повезём. Скажем, что едем на пристань. Будет знать один только Урунов…

– Нехорошо, – потряс головой Анваров. – Сколько времени учили комсомольцев: табиб – обманщик, а сам заболел, – к табибу… Вся работа даром.

– Сафар, милый, нельзя же так лежать, без помощи. Время идёт. Ведь ты можешь умереть…

– Не хочу табиба! – Сафар поднялся на локтях. – Керим, ты здесь? Скажи ей, пусть не смеет так говорить. – Он тяжело откинулся на кошму. – Если нельзя доктора, надо умирать…

Он долго лежал с закрытыми глазами и, казалось, уснул. Полозова плакала. Нусреддинов, прямой и сосредоточенный, сидел на корточках у изголовья.

– Керим! – позвал внезапно Анваров.

– Да, я здесь.

– Если сегодня закончим двадцать первый километр, то какая это будет часть всей дороги?

– Пятая часть, Сафар.

– Керим! – окликнул Анваров немного спустя.

– Да, я слушаю.

– Если за три недели сделали только пятую часть, тогда, чтобы закончить всю дорогу, надо не три, а четыре месяца, правда?

– Нет, Сафар. Ты же знаешь, это была самая трудная часть. Не было паровоза. Ты же сам знаешь, балласт и рельсы приходилось подкатывать вручную и тащить на верблюдах. Через неделю будет паровоз, тогда подвозить будем быстрее, больше и легче. В три месяца, как обещали, обязательно закончим.

– Это хорошо… – кивнул головой Анваров и опять погрузился в молчание. – Керим!

– Да?

– После окончания строительства ты нам обещал, что лучшие ударники-комсомольцы поедут в экскурсию в Москву. Это наверное будет?

– Да, Сафар, наверное.

– Это хорошо. Отбери побольше ребят. Ведь из нас никто не видел настоящего большого города… Москва – очень большой город?

– Очень большой, Сафар.

– Это хорошо, что ребята увидят… Ты тоже поедешь, Керим?

– Да, меня обещали послать туда на учёбу.

– Развяжи мне бечёвку под коленом…

Нусреддинов заколебался. Он опустился на колени у ног Анварова. Левая нога распухла и отекла, как правая. Оставлять ногу перевязанной не было никакого смысла. Керим развязал бечёвку.

– Тебе легче?

– Да, мне ничего…

…Когда в палатку вошёл Зулеинов, он застал Керима прямого и сосредоточенного, сидящего на корточках у изголовья Сафара, и заплаканную Полозову.

Зулеинов тихо коснулся рукою лба Сафара. Потом, не говоря ни слова, снял халат и накрыл им мёртвого.

– Товарищ Керим!

– Да? – встрепенулся Нусреддинов. – Случилось что-нибудь?

– Пришёл грузовик, привёз шпалы. До вечера всё уложим. Больше шпал на пристани нет, и дерева никакого нет. Ночная смена не сможет приступить к работе.

– Нет никакого леса? – Нусреддинов потёр ладонью лоб.

– Последние бревна изрезали.

– Надо что-нибудь придумать. Работа остановиться не может. Грузовик в исправности?

– Да, починили.

– Останься тут руководить работами. Я поеду на пристань. Товарищ Мариам, собирайся, поедешь вместе со мной.

Над пристанью висел лязг и звон. Площадь от реки до крайних бараков кишела людьми, грохала и ухала, как огромная мастерская, с которой ветер сорвал крышу. В паровозоремонтном цеху, под открытым небом, рабочие подковывали паровоз, подвесив его на домкрате, как норовистого коня. Пухлая туша паровоза ёкала, сотрясаемая испуганной икотой. Вокруг домкрата, словно у горна базарного кузнеца, толпились дехкане в пёстрых, как обои, халатах. Это были мирные землепашцы с той стороны Пянджа, переправившиеся за промтоварами в советский кооператив. Привлечённые ковкой железного коня, они сидели здесь с утра и, не чувствуя ног, созерцали грузное чудовище. Поодаль кучками теснились другие, зачарованные голубым шипением автогенной сварки. Змей, повинуясь умелым рукам чумазого таджика, пыхтел феерическим огнём. Таджик, довольный онемелым восторгом зрителей, радостно скалил белые зубы. Он знал, что об его огненном змее, вид которого ещё месяц тому назад наполнял его самого испуганным трепетом, поползут, как дым, на ту сторону Пянджа смутные легенды, передаваемые из кишлака в кишлак в вечерних сумерках по беспроволочному телеграфу «узун кулак» – длинное ухо.

Пристань в жёлтом полыхании дня шипела удивлённым шепотом – автогенная сварка мастерской и базара. Зачарованные халаты путались под ногами рабочих, их не гнали, обходили, над их головами бросали и ловили на лету инструменты, и торопливые молотки стучали, как кровь в висках, мелкой ускоренной дробью. Это в кузнечном цеху, широко расползшемся над рекой, заготовляли гайки для рельсов. Транспорт гаек застрял на неведомой станции и мог прийти ещё через месяц или не прийти совсем.

По ту сторону реки Афганистан молчал тугаями, бесшумным полётом переполошенного коршуна, пустынным разливом равнин. По дорожке, вползавшей на холм, медленно подымался одинокий всадник, похожий издали на большого муравья.