Человек на минбаре. Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах (конец ХIХ – первая треть ХХ в.)

(Поднялись мы, эх, на высокие горы / чтоб
охотиться на белых зверей. Нас падишах отобрал /
чтобы идти навстречу вражеской орде.)

Художественные образы русского царя и царствующих особ в тюрко-татарской литературе появляются в XVII–XVIII вв. Еще в начале XVII в. Кадир Галибек в своем «Джамиг аттаварих» («Сборник историй») в несвойственной летописному стилю экспрессивно-эмоциональной манере (возможно, по велению касимовского хана Ураз Мухаммада) восхваляет правление Бориса Годунова, который по-отечески, «орошая заботой, как благодатный дождь», служит народам своего государства. В первой половине XIX в. Гумар Мухаммад оглу написал поэму-оду «Путешествие принца Александра» («Сфрнами шазад Александр», 1837), посвященную визиту наследника российского престола в г. Оренбург в 1837 г.

Мухаммадсадыйк Иманкулый (1870–1932) посвятил целый поэтический сборник русским царям, куда включил элегию на смерть Александра III и оду Николаю II по случаю восхождения на престол[71]. Эта книга, опубликованная в 1901 г. в Казани, интересна тем, что содержит классические формы арабо-мусульманской поэзии: марсию и мадхию.

Отклик на смерть Александра III написан им по канонам восточного панегирика – рисы. Автор воспроизводит состояние всеобщего горя и печали, охватившее население страны в связи с кончиной «императора всех времен»: «ле Русий тмамы йлсн а фиган, Хсрт ил мл кздн йш улсун рван», «Йагни ул галинаб император заман, Тхет, таын калдырып гакыйбайа тслим итде ан». В соответствии с традицией жанра доминирует торжественно-панегирический тон и гиперболизация добродетелей ушедшего из жизни человека: редко найдется во вселенной такой милостивый шах, как он («Надир иде галм эчр бйл бер шфкатьле ша»); как защитник государства он привел страну в состояние благоденствия (Ммлктне шйл абад итде ул длт пена), народу дал спокойствие и устроил общественный порядок, убрав с его пути силы зла (Халка асаиш ктерде, кыйлды злем лен тна). По мнению автора, мусульмане особенно должны быть опечалены смертью, так как от данного «шаха» они получали разные блага (ле ислама бу эшдер миб а хзен алм, Чнки анлар ушбу шадан крделр дрл крам).

Далее поэт плавно переключается от марсии к мадхии, делает красивый переход от печали к радости: ушла луна (Александр III) – все загрустили, но вышло солнце (Николай II) – все обрадовались (Ма китте, йлдек а, шмс килде, йлдек гаян). Кульминацией оды являются слова: Шах – наш шах, султан – наш султан! (Ша – безне шаыбыз, солтан – безне солтаныбыз!). Две жанровые стратегии – марсии и мадхии – объединяют разнообразные художественно освоенные идеи и понятия в динамичную и гибкую систему нравственных оценок, выражаемых в основных лирических мотивах произведения.

Примечательно свободное употребление татарскими авторами различных «экзотичных» восточных титулов по отношению к русскому царю: персидских (шах, шахиншах, падишах), тюрко-монгольских (хан, хакан), тюркских (султан), арабских (малик). Использование в татарском языке наравне с европейским титулом император «азиатских» санов навеяно неким «евразийским» духом. Все это еще раз подтверждает народную пословицу: «татарину толмач не нужен», – татары прекрасно знали как восточные, так и европейские монархические титулы[72]. Приведенные примеры позволяют утверждать, что такая пестрая титулатура по отношению к российскому монарху употреблялась не только в официально-дипломатической документации, но и в письменной поэзии, как это наглядно демонстрирует М. Иманкулый:

Шаиншае мигъ мамалике русий.
Император таына лаек безне Хаканыбыз.

(Шахиншах всего Российского государства,
наш Хакан достоин короны Императора.)

Все это показывает, что юбилейные панегирики 1913 г. были не первыми или случайными сочинениями о русских монархах. Основу социально-идеологической концепции этих произведений составляет имперская идентичность – принадлежность к державе. При этом отчетливо видно, что татары идентифицировали свою национальную принадлежность как религиозную – «мусульмане»: