Человек на войне (сборник)

– А потом и нас, сонных, как хорь курей, передавят. Так вот, Петри, чтоб от греха подальше, будешь на посту вместо Пуссинена, с четырех до семи, а Пуссинен с часу до четырех. А если еще хоть раз ты на посту с кем-то «рядом стоять» будешь, посажу в личное время под арест. В нужник. С винтовкой. И когда кто-то из нас будет туда заходить по нужде, ты будешь стоять рядом и делать винтовкой «на караул». Понял?

– Понял.

– Да еще отцу Кюлликки скажу. А он человек суровый, и разговор у него короткий. После такого разговора ее круглая попка цветом станет, как спелая клюква.

– Не надо, – попросил солдат.

– Не надо… Тогда служи, как полагается.

«Две смены с десяти вечера, то есть с двадцати двух до четырех ночи, и одна – с четырех до семи утра. Получается, ночью часовые стоят на посту по три часа. А днем… Смена, предположительно, в тринадцать. И по шесть часов… Тринадцать минус шесть – семь, в семь унтер сказал, начало рабочего дня, а тринадцать плюс шесть – девятнадцать, а от девятнадцати до двадцати двух – три часа. Значит, в течение суток смена караула: в семь, в тринадцать, девятнадцать, двадцать два, час, четыре и опять в семь. Сутки замкнулись, – проанализировал Микко. – А через два-три дня, когда еще двое вернутся с рыбалки, днем так и останется, а ночью в девятнадцать, двадцать один… и так далее до семи утра. Все».

И грибную похлебку, и щуку, тушенную в молоке, солдаты ели, не торопясь, но увесисто, как привычные к нелегкому труду крестьяне делают свою работу. И даже в форме они больше походили на крестьян или на артель мастеровых, чем на военных солдат.

На Микко за столом особого внимания не обращали, но, как бы сама собой, грибная похлебка в его миске оказалась погуще и молоком сдобрена побелей. Куски щуки ему выбрали самые лакомые и столько положили, что в миску едва поместились. Но и в отвыкший от обильной еды желудок мальчика они не помещались. И нельзя есть всю еду сразу, этому правилу блокада научила. Кто не делил свой дневной паек на порции и не растягивал на весь день, тот долго не жил. А если съел за один раз, да еще впопыхах, да пуще того, прячась от других – дней его жизни осталось меньше, чем пальцев на руках.

Микко отломил один небольшой кусочек, прожевал, проглотил.

– Почему не ешь? Не вкусно? – удивилась Хилма.

– Не помещается, – виновато улыбнулся. – А Вы, тетя Хилма? – Микко заметил, что сама Хилма к столу не садится.

– Я дома поем.

– Хилма постится, пост сейчас Рождественский, – пояснил Йорма. – Это мы, грешные, постов не соблюдаем.

– Какой солдату пост? – удивилась Хилма. – У солдата и без постов жизнь постная.

К концу трапезы поспели тушеные в сметане картофельные оладьи. Хилма переложила весь урожай дерунов в миску Микко и посетовала:

– Яичко б в деруны вбить, вкуснее были, да куры сейчас не несутся.

Микко попытался было поделить лакомство на всех. Солдаты отказались, а Хилма даже обиделась за своих подопечных:

– Они у меня голодные не сидят, – и наклонившись, шепотом, но чтоб слышали все, добавила. – Я им к Рождеству, у себя дома, бражки поставила. Как же мужикам на Рождество не выпить? Грех, – и в голос удивилась. – Что, и деруны не помещаются?

– Не помещаются.

– Ладно, я тебе с собой заверну. И рыбу, и деруны. А меня ты все-таки послушай. Напиши письмо дяде своему, полковнику. Слышишь, что говорю? Обязательно напиши.

– Напишу, – Микко согласно кивнул.

Пообедав, солдаты разбрелись по комнатам немного отдохнуть до конца перерыва.

– Микко, родные братья, сестры у тебя есть? – поинтересовался Йорма.

– Нет. Я один у родителей.

– А у меня четверо. Два мальчика, Ирье и Юкки, и две девочки, Маарит и Ойли. Дочки средние, уже матери помогают. Ирье самый большой, тринадцать лет, сам на охоту ходит. Силки ставит. То зайца принесет, то глухаря. Зимой белку из малопульки бьет. Хорошо стреляет. Как подрос, ни одной шкурки выстрелом не испортил, все выстрелы в голову белке идут. И чаще всего – в глаз. Добрый охотник будет. А Юкки еще растет. Забавный. Весной всех рассмешил, я как раз дома был, на побывку на двое суток ездил. Жена корову подоила, пришла в дом и говорит: «Черных птиц видела, но не разобрала стрижи это или ласточки». А младший с серьезным видом: «Раз черные, значит вороны. Ты что, ворону не узнала?»

И Йорма ласково рассмеялся, вспомнив эту незатейливую историю из семейного быта.

Отдых закончился, солдаты вставали со своих коек, собирались на работу.

– Хилма, – унтер-офицер указал на Микко. – Дай ему с собой хорошую рыбу.

– Сама, думаешь, не догадалась? – старая Хилма, похоже, немного обиделась. – Я ему из бочки сига выбрала. На крышку положила, чтоб рассол стек.

– Правильно сделала, – Йорма, как и подобает серьезному мужчине, не собирался обращать внимания на женские обиды.

Унтер-офицер, сейчас в роли разводящего, повел солдата сменить на посту Арикайнена. Остальные – на работу. Микко взялся было надевать лыжи и зажался, заперебирал стиснутыми ногами.

– Можно… за сарай… забегу?

– Беги, беги, – рассмеялся мальчишечьей беде Йорма.