Человек на земле

— Женщину, женщину! Где ее у черта взять, эту женщину! Из тряпок, что ль, сделать! Я за ней не пойду, так и знайте! — кричал Жеф. — Сама ушла, пусть сама и возвращается. — Он считал, сказано достаточно, чтобы Якоб сообразил послать за Нанцей, и даже добавил: — Здесь искать нечего!

Однажды к ним заявилась Пасенчуркова Ера. Шла мимо, вот и решила навестить Анцу. Между прочим Якоб повторил ей слова Жефа. В тот же день около полудня вернулась Нанца. Она шла над рекой, испуганно озираясь, как воровка, быстро пересекла луг и ниву, притаилась за домом — стала ждать, когда Жеф уйдет в поле. Как только он ушел, проскользнула в дом. Дети замерли, первой к матери кинулась Вероника. Мальчики медлили, боялись, что их радость может повредить дружбе с отцом. Нанца достала из кармана и положила на стол орехи и сушеные груши. Тут мальчики не выдержали. Вероника с криком «пойду расскажу отцу!» выбежала из дома. Мальчики не могли допустить, чтобы такую весть принесла отцу младшая сестренка. Они бросились за ней. Вероника упала и с разбитым носом кричала во весь голос:

— Папка, папка, мамка пришла, мамка пришла!

Подбежали запыхавшиеся мальчики, выпалили наперебой:

— Мамка пришла!

Жеф даже не шелохнулся. Мальчики смотрели на него, не зная, как быть. Они помнили о сушеных грушах и орехах, им очень хотелось поскорее вернуться домой.

— Эй, куда это вы! — окликнул Жеф. — Ну-ка, попрошайки, убирайте камни! И ты тоже, — обернулся он к Веронике, которая все еще хныкала и сквозь слезы повторяла: «Мамка пришла!»

В тот день они работали упорнее и дольше, чем обычно. Пусть знает, думал Жеф, пусть знает, что ему до нее дела нет. Последнее слово за ним! К тому же, моя пташка, мы еще не рассчитались. И если ты думаешь, что тебе все сойдет с рук, ошибаешься. Ха, теперь он потребует проценты.

Нанца принялась хлопотать по хозяйству. Подметала, убирала, чистила, мыла — ведь все в доме было вверх дном, — даже постирала кое-что на первый случай. Рубашку Жефа повесила прямо перед домом — пусть увидит, когда вернется с поля.

Но Жеф не зашел в кухню, как обычно, а, ворча, что ужин еще не готов, занялся озородом. Разобрал доски, переставил подпорки и бревна и все соображал, как вести себя с Нанцей. Что сказать? Побить, выгнать, обругать или смолчать? Не натворить бы опять чего-нибудь. Лучше молчать, это всегда разумнее. Тогда и она не разберется, что к чему. А ведь покорилась. Не может быть, чтобы пришла только за своими тряпками, тогда она не взялась бы так за работу. Пусть чувствует, что он в доме хозяин и что при нем не особенно-то поломаешься.

Когда он наконец вошел в кухню, было совсем темно. Молча сел за стол. Нанца поставила перед ним ужин, он поел, точно ничего не случилось. Ведь ужинали они и без нее! «Нет, всему конец», — ворчал он про себя. Дети смотрели на отца, затаив дыхание. Якоб сидел на ступеньках, ведущих в горницу, сжимая коленями палку и глядя в пол. Нанца, молчавшая слишком долго, решила заговорить первой.

— Детей пришла посмотреть, здоровы ли, — робко сказала она.

— Здоровы, — проворчал Жеф, — я их не съел. Думаю, все у них на месте. А не веришь, сама пересчитай им ноги, копыта, щетину, вот и убедишься.

Сказав, почувствовал, что нехорошо говорит — слишком резко и насмешливо, однако добавить ничего не хотел, чтобы не показаться чересчур мягким. Вот еще! Может, руку ей пожать да поблагодарить за встречу. На этом разговор замер. Каждый ждал, когда начнет другой. Оба были упрямы. Жеф сидел за столом, жевал табак. Нанца гремела посудой. Несколько раз он раскрывал рот, чтобы сказать что-нибудь, да передумывал. Наконец встали. Выйдя из кухни, Жеф по привычке направился к озороду. Улегся, укрывшись с головой пиджаком, и вдруг вскочил, шумно, скрипя половицами, прошел через кухню, снял сапоги и поднялся по ступенькам. Открыл было рот, будто хотел пожелать спокойной ночи, но промолчал. Где же ему спать, как не в комнате? И успокоился. Когда за ним закрылась дверь, Нанца спросила Венчека, где отец спал раньше.

— На озороде, — ответил мальчик.

— Гм, — мотнула головой Нанца. «Потоскуешь обо мне. Для постели да рожать детей я еще гожусь». И решила не идти к нему. Ни за какие деньги. Пусть спит один и думает, что хочет. Она долго бродила по дому, уложила детей, все перемыла, просеяла муку, поджарила кофе, а потом отыскала старый календарь и принялась его рассматривать. Так прошло часа два, и неизвестно, сколько бы еще она просидела в кухне, если б не подняла крик старая Анца:

— Ты что же это делаешь? Почему спать не ложишься?

— Спать? А где? К нему не пойду.

— Что-о? Вот дура! Благодари бога, что так все кончилось!

Нанца махнула рукой и вышла. Она постояла, раздумывая, потом сняла башмаки — и ступеньки, ведущие в горницу, заскрипели под ее ногами.

Утром Нанца проснулась спокойная и покорная, как прежде. В одной рубашке, босая, растрепанная, постояла на лестнице, потянулась, зевнула и подошла к Анце.

— Ну как? — спросила старуха.

— Что как? — ответила Нанца. — Был скотом, скотом и остался.