Человек находит себя

Снова и снова углубляясь в чертежи, Алексей разворачивал какой-нибудь большой и особенно сложный, водил пальцем по контурам, пытаясь разобраться в каждой линии. Запутанные контуры. Сечения. Совмещенные разрезы. И все это наложено одно на другое — не знаешь, как и распутаться в этом бесчисленном множестве линий…

Он долго не мог уснуть. Лежал на спине, положив руки под голову, и смотрел на темный потолок. На потолке лежала косая коротенькая полоска света, пробивавшаяся через щель в занавеске из рабочей комнаты отца. Иван Филиппович, тихонько напевая что-то себе в усы, «колдовал» над последней своей скрипкой, готовя ее в Москву. Ровно и глубоко дышала Варвара Степановна: она лишь недавно окончила дневные хлопоты. За дверью Таниной комнаты было тихо.

Алексей вспоминал, как создавался его проект. Случалось, конструкторы из техотдела говорили: «Эта деталь, Алексей Иванович, работать долго не будет, вот если бы…» И он часто даже глубокой ночью уходил на фабрику. Ходил возле станков, разглядывал в ремонтном цехе разные узлы машин, разбирал их, собирал снова. Мудрил, выдумывал.

«Свинья все-таки я, — думалось Алексею. — Никому не давал покоя. Васяга словно в работниках у меня состоял…»

Васю он часто тащил с собой лишь затем, чтобы тот помог ему сделать какой-нибудь несложный расчет. Васе это нравилось: он втайне любил блеснуть своими, весьма общими впрочем, познаниями в математике, которые рядом с тем, что знал Алексей, выглядели довольно внушительно,

Однажды — это особенно хорошо запомнилось Алексею — Вася ушел с ним в цех сразу после кино, даже не проводив домой Нюру Козырькову, к которой последнее время был особенно внимателен. Нюра очень гордилась этим вниманием и, шагая под руку со «знаменитым цеховым поэтом» (она была убеждена в том, что Вася — знаменитость), цвела от счастья и высоко задирала и без того задранный курносый нос.

Алексей тогда шел к Васе домой, но встретил его на улице. Вернее, нагнал их с Нюрой. Он слышал, как Нюра выпытывала:

— Нет, а ты про любовь можешь стихи, можешь, да?

— Не могу, — мрачно отвечал Вася, — все равно ведь, как у Пушкина, не выйдет.

— А как у Пушкина, как, ну-ка? — не успокаивалась Нюра.

— А вот… — Вася набирал воздуха и торжественно, хотя и вполголоса, декламировал:

— «В крови горит огонь желанья, душа тобой уязвлена. Лобзай меня…»

Нюра затихла.

В это время с ними поравнялся Алексей.

— Вот что, Васяга, придется тебе на фабрику со мной стопать. Ясен вопрос? Проводи девушку и…

— Она дойдет, — немедленно решил Вася и пояснил — Ты, Нюра, обижаться только не вздумай. Стихи и это все, понимаешь… после. — И ушел с Алексеем.

— Свинья, настоящая свинья, — еще раз и уже вслух выругал себя Алексей.

Он сел на кровати. Встал. Сунул ноги в валенки и вышел на улицу. Невозможно было оставаться дома.

В окошке Таниной комнаты горел свет. Мороз сдал. Узоры на стеклах обтаяли, и Алексей разглядел Таню. Она сидела, должно быть, над книгой, а может, писала что-то: рук ее не было видное Зато хорошо видны были косы, развязанные, но не распущенные еще. Одна из них спускалась через плечо к столу.

«Не спишь еще… Таня, — подумал Алексей. — Пишешь…»

Давно был тот разговор, который покончил все, а она до сих пор не идет из сердца. Да и уйдет ли вообще? Нет, видно, не вышло сразу обрубить в себе все. Надо, ох как надо бы обрубить! А сил нет…

Алексей шел к фабрике. Нужно было куда-то девать себя, побыть рядом с людьми, проветриться.

В фанеровочном цехе Алексей неожиданно увидел Горна. Главного механика вызвали экстренно: не ладилось с гидравлическим прессом.

— С добрым утром, юноша! — кивнул Горн. — Не спится? Какая из трех причин мешает?

— Из каких трех? — не понял Алексей.

— Существуют три причины бессонницы, зарегистрированные наукой, — серьезно ответил Александр Иванович, вытерев руки о тряпку и бросив короткое: «Можете включать!» — Три причины, я говорю: творчество, любовь и блохи. Причем последняя — самая безобидная.

— Все шутите, Александр Иванович, — покачал головой Алексей. — Спать ночью не дали, а вам и горя мало.

— Запомните, юноша! — запихивая тряпку в карман, торжественно проговорил Горн и взял Алексея за пуговицу ватника. — Запомните, что только три вида живых существ на нашей планете живут дольше остальных: слон, ворон и… механик, наделенный чувством юмора. Да-да! Рекомендую этот «витамин»! А теперь прошу растолковать причину ночной прогулки и вашего жеваного вида, ну-с!

Горн отпустил пуговицу и взял Алексея под руку. Они пошли вдоль цеха.

— Признаться, Александр Иванович, — ответил Алексей, — просто девать себя некуда. Большущее дело сделано, полегчать бы должно, а я прочитал сегодня на папке: «Автор проекта Соловьев А. И.» и такое чувство стало… ну, знаете, как лентяй несет бревно «втроем». Идет он между двух работяг, на чьи плечи оно взвалено, и пыжится — вот, мол, я какой! А сам едва плечом касается. Вот и я тоже… «Соловьев А. И.»!

Алексей произнес это с такой откровенной досадой, что Горн невольно насторожился:

— Это вы, юноша, собственно о чем же?