Человек находит себя

Читала до прихода Авдея Петровича… Одно место особенно заинтересовало ее. Столяр Никитин полировал книжные полки на квартире всемирно известного писателя («Наверно, у Горького…» — подумала Таня) и, показывая ему великолепие красного дерева при свете обыкновенной свечи, говорил: «Объясните мне, дураку, чем это дерево хуже драгоценного камня?» И вдруг начинал декламировать из пушкинского «Моцарта и Сальери»: «Звучал орган в старинной церкви нашей, я слушал и заслушивался…» А писатель («Ну конечно же, Горький!») привел в комнату каких-то людей, показывал им чудеса необыкновенного дерева и говорил о «прелести настоящего искусства — будь то литература или полировка мебели».

«Значит, если человек очень любит свое дело, ему в работе музыка может слышаться!»

Таня стала расспрашивать Авдея Петровича о красном дереве, о полировке и о том, правда ли, будто пламя свечи открывает в дереве что-то особенное.

— Ну и назадавала же ты мне, Яблонька, вопросов, — покачал головой Авдей Петрович и сам улыбнулся ласковому имени, которым неожиданно для себя назвал Таню.

Он сидел за столом, сцепив руки и немного наклонив голову. На лысине его, сбегая к виску, вздувалась и вздрагивала синеватая жилка.

— Взгляни-ка, — сказал он, указывая на шишкинские «Сосны», — вот художник деревья изобразил, хорошо изобразил, слов нет, проник в природу. Только вся ли красота здесь? В том и дело, что самые вершинки только! А внутрь, в сердце дерева ни один художник еще не проник. Да… А красота в нем особенная. Тем особенная, что показывать ее надо такой, какая она есть, безо всяких прикрас, а то испортишь только… Ну и суди сама, сколь велика красота, если к ней ничего и прибавить нельзя. Она и есть самая большая на свете! Красивее ее не сделать, а вот сильней показать можно. Над этим-то и трудимся мы, столяры, те, разумеется, которые свое мастерство уважают…

В каждом дереве, говорил Авдей Петрович, есть душа, до которой добраться можно только через мастерство и талант, да еще через мозоли на руках…

— Мне, конечно, до такого таланта далековато, — вздыхал Авдей Петрович, — хотя и умею кое-что, и мозолями не обижен.

Он повернул свои руки ладонями кверху, долго смотрел на них. Потом сказал:

— Дай вот сюда твою руку — сравнить.

Таня протянула руку. Он снисходительно улыбнулся, увидев ее мягкую ладонь и длинные тонкие пальцы.

— Вот и у тебя, и у меня искусство, а скажи-ка ты мне: годится в вашем деле такая лапа, вроде моей?

Таня пыталась представить себе, как бы зазвучал, скажем, шопеновский этюд или вальс под пальцами Авдея Петровича, кряжистыми, пропитанными политурой, покрытыми множеством мозолей, и улыбнулась. Рядом с его огромной ладонью ее рука напоминала рябиновый листок, упавший возле тысячелетнего дубового корневища…

— Видишь, к каждому искусству руки свою пригонку должны иметь. Кому рояль, кому клеек с политурцей… Только все это одно другому родное. Потому тот столяр, про которого Паустовский написал, во время полировки и вспоминал про музыку….

А насчет того, почему полированное дерево оживает при свечном огне, старик сказал:

— Оттого это, Яблонька, что в свечке большой секрет есть — свет у нее особенный. При нем каждое древесное волоконце свое нутро обнаруживает, особую игру дает, не видную при прочем свете. Полировка, она только при тонком слое хороша, зажигает она дерево, толстая— гасит. Как натащил лишней политуры, так словно дымом всю красоту затянет: жилочки, волоконца — все потускнеет, умрет вроде бы. А свечной огонек сразу подскажет, когда довольно… Это исстари повелось. Раньше столяр сутками работал: с огнем начинал, с огнем кончал. И работу проверял при свече. Нету ни царапинки, ни волоска, ни единого тусклого пятнышка — хорошо отполировал; мутное, волосатое отражение — никуда не годится!.. Я так же вот работу сдавал: поставит хозяин свечу и елозит глазом. Сам стою — душа в пятках. Найдет к чему придраться — берегись, Авдюха!

Авдей Петрович увлекся и невольно перешел к воспоминаниям о том, как работал с молодых лет в Москве у Федотова, что на Шаболовке. Сперва в подмастерьях, после выбился в мастеровые….