Человек находит себя

— Тридцать лет я по «деревянному» балансу работаю, вот и посчитай, Валя, сколько же за это время добра через вашего брата, мебельщиков, прахом пошло. Вот такой компот!..

Валя сочувственно вздыхала и немножечко радовалась, что мебельщик из нее не получился и на совести поэтому не успело накопиться столько смертных грехов. Ночью она видела сон. В цехе хрипела маятниковая пила. Из-под нее сыпались крохотные обрезки. Больше, больше… Вырастала целая гора. Она шевелилась и разваливалась. Из-под обрезков вылезал Егор Михайлович. Процеживая между пальцев, как зерно, золотистые деревянные призмочки, он выпячивал губы, словно дул на что-то очень горячее, и шумел: «Ты подумай, двадцать тысяч копеек за секунду! В одну секунду! Вот такой компот!..»

От таких разговоров с Лужицей все чаще и чаще приходила мысль, что вот, если бы каждый заботился о том, чтобы сберечь неоценимые природные блага, что проходят через человеческие руки, сколько было бы сохранено! Какая это радость — сберечь ценное! Даже самый пустячок, хоть совсем немного! Какая радость участвовать в жизни, пусть так же незаметно, как Егор Михайлович, но по-настоящему! А если по-настоящему, то, значит, и счастья добиться можно! И снова приходили на ум слова Алексея о том, что счастье — это когда человек врезается в жизнь, как сверло в самый твердый металл, нагревается, и всем рядом с ним делается тепло…

И вдруг все эти мысли уходили — начинался приступ одиночества.

Так шли дни. С трех часов до девяти Валя работала в библиотеке. Принимала и выдавала книги, рылась в путанице разноцветных корешков и переплетов, в беспорядке, созданном ею самой, да изредка поглядывала на дверь: не войдет ли Алеша.

Но входили другие.

2

Валя тяжело вздохнула, огляделась. Пора было закрывать библиотеку, идти домой. В свою комнату. В тишину…

Есть на земле тишина, которая страшнее бури, — это тишина одиночества. Ничто не движется, даже время. Движутся только мысли, но движение их беспорядочно. Они проносятся, гаснут, не оставляя следа. Иные вспыхивают ярко, в них угадывается что-то теплое и хорошее, нужное. Но и эти мысли умирают. Тишина. Слышны только удары твоего сердца. Оно стучит, стучит… и ничем не может помочь…

Когда-то эта тишина стала для Вали спасением. Теперь она угнетала. От нее нужно было уходить, — но куда? У Вали даже подруг не было. С тех пор как познакомилась с Таней, Валю тянуло к ней, хотелось сойтись поближе, поговорить, бывать вместе. Таня, правда, все время звала ее к себе. Но Валя не решалась. Вспоминала, что идти нужно в дом, где живет Алексей, и думала, что это неудобно. Алеше может показаться, что она это нарочно, из-за него…

Но однажды в начале сентября Валя все-таки пришла. Днем она пообещала Тане отыскать номер журнала с какой-то очень нужной статьей. Журнал Валя приготовила, но около пяти часов ее вызвал Токарев. Библиотеку пришлось на время закрыть. Вернулась Валя в шестом часу. Тани не было. И Валя решила отнести ей журнал домой.

Таня обрадовалась ей и долго не хотела отпускать. Валя подумала: «А она, оказывается, совсем простая и такая приветливая…» До этого Таня представлялась ей строгой, неразговорчивей и назидательной.

В маленькой комнатке было светло, уютно и чисто. Свеженькая занавеска на окне, цветы. Аккуратно прибранная постель под белым вышитым покрывальцем. В углу этажерка с книгами. И как много их!

— Неужели все с собой привезли? — удивилась Валя, вспомнив о том, что сама в прошлом году захватила только институтские конспекты да пяток учебников, какие понужнее.

— Куда же я без всего этого, — словно оправдываясь, ответила Таня. — Книги так нужны! Разве в голове все удержишь?

Вале очень хотелось расспросить, как именно Таня помогла Алексею. Тоже в книги заглядывала? Но она не спросила. Рассматривала книги, одну достала. На темном переплете белая надпись: «Техническое черчение».

— У меня только вот за это и бывали пятерки, — сказала она, листая книгу. Потом захлопнула, положила обратно на полку. — Люблю черчение… со школы еще. А это что, Пушкин? Вы и стихи любите… — На внутренней стороне переплета она прочла: «Танюше Озерцовой… в знак ее чудесного музыкального дарования…» — Неужели вы еще и музыкой занимаетесь?

— Да нет, это так… в детстве еще, немного… Теперь где же? — ответила Таня.

— Я тоже люблю музыку, — сказала Валя, — только понимаю не всякую… классическую особенно. Правда, она красивая, только красота в ней какая-то трудная, глубокая слишком, что ли: манит, а в себя не пускает…

Валя замолчала и подумала о том, что вот как бы совсем нечаянно она про себя сказала, про свою жизнь, про любовь к Алеше. Мысли ее прервала Таня. Слова ее прозвучали задумчиво и тоже тронули Валины мысли:

— Все красивое, все хорошее — почти всегда трудное… — Таня вздохнула.

— Да-да! — подхватила Валя. — Это вы очень правильно сказали: именно почти всегда трудное и такое, что не знаешь, как пройти в него.