Человек не сдаётся

Солнце все ниже склонялось к горизонту, набухало червонным золотом. И когда Андрей посмотрел в сторону села, ему вдруг почудилось, что громадный осколок солнца упал на стерню: это мчалась к комбайну ярко-красная пожарная машина.

«Наконец-то!» — облегченно вздохнул Андрей, прислушиваясь к натруженному рокоту комбайна. Давно пора было промывать забившийся пылью и мелкой половой радиатор. Для этого использовали, нарушая инструкцию, единственную в колхозе пожарную машину.

За рулем сидела Феня — смешливая пышногрудая дивчина, школьная подруга Маринки. Она лихо подвела «пожарку» к остановившемуся комбайну и шустро поздоровалась с Андреем:

— Привет, черт промасленный!

— Здравствуй, Фенька — сухая опенька, — в тон ей ответил Андрей.

— Сам ты гриб подпеченный! Раздевай скорее радиатор!

Феня вышла из машины — налитая, длинноногая, в легком ситцевом платье. Лукаво поигрывая глазами да загадочно посмеиваясь, она проворно расправила черный шланг, специально прилаженный для такого дела к «пожарке».

Андрей снял с радиатора округлый сетчатый воздухосборник, взял у Фени шланг и скомандовал:

— Давай!

Сильная струя воды ударила в соты радиатора, густым белесым веером полетели брызги. В облачке поднявшейся водяной пыли вспыхнула маленькая радуга, и казалось, что над головой Андрея ярко засемицветилась волшебная корона.

Феня завороженно смотрела на мерцающую радугу. С ее лица сбежала улыбка: девушка углубилась в какие-то нежданные мысли и не заметила, когда Андрей кончил промывать радиатор. Опомнилась от его требовательного голоса:

— Закрывай!

Быстро перекрыла воду, уложила на место шланг и повернулась к Андрею, снова лукаво-улыбчивая.

— Ну, чего зубами светишь? — с грубоватой нежностью спросил Андрей. — Если нравлюсь — скажи.

— Хватит с тебя одной Маринки. — Феня от избытка веселья и озорства показала язык.

— Может, Маринка меня и не любит?

— А за что такого любить? От тебя же за версту керосином несет! Вот и получай… дулю. — И Феня протянула свернутую в маленький комочек записку. — От нее.

— Чего ж раньше молчала?! — возмутился Андрей. Ему теперь были ясны насмешливые ужимки Фени, и он быстро развернул записку. С недоумением прочитал:

«Андрюша, сегодня я не выйду на берег. К нам приехал один человек, и мне надо побыть дома. Не сердись!

Марина».

Недоумение сменилось тревогой. «Что за человек?» А тут Феня подлила масла в огонь:

— Так что, Андрюшенька, отоспись сегодня. А если и завтра Маринка будет занята, то уж быть по сему: я на лодке с тобой покатаюсь.

— Что, и завтра?.. — Андрей съедал глазами Феню.

— Может, и послезавтра. — С наигранной блудливостью Феня отвела глаза в сторону. — Человек этот не на день в Кохановку приехал.

Андрей ничего не понимал. Ядовитым жалом притронулась к сердцу мысль:

«А не потому ли так мерзко улыбался вчера Федот?»

Вспомнились его слова: «Будешь сюсюкать, переметнется к третьему».

По таинственному виду Фени и ее насмешливым глазам было видно, что она знает нечто большее, чем написано в записке. Но уязвленное самолюбие не позволило Андрею расспрашивать. Он только сказал:

— Заедь к Маринке и передай, что я буду ждать ее обязательно. Никаких человеков!

— А если у них там личные разговоры о… строительной науке? — Фепя, сгорая от нетерпения, чтобы Андрей начал расспрашивать ее, кокетливо повела глазами.

Андрей был в смятении: «У них… личные разговоры…» Его воображение услужливо рисовало картины тяжкой измены Маринки.

Не глядя на Феню, спросил:

— Так заедешь?

— Пожалуйста! — В голосе Фени прозвучало разочарование.

— Скажи, что у меня важные новости. — И Андрей включил мотор.

Когда развернул комбайн, красная машина уже вихрила пыль по дороге за посадкой.

17

Юра Хворостянко научился мыслить обстоятельно и глубоко. Да и ничего удивительного в этом: позади школа-десятилетка, мучительные и безрезультатные мытарства с поступлением в Киевский политехнический институт; затем служба в армии и наконец строительный техникум. К тому же книг он успел прочитать великое множество, из которых твердо усвоил, что литературные персонажи делятся на положительных и отрицательных.

Часто размышлял Юра о своей жизни, как о начале посредственной книги, но его несколько успокаивало то, что он в ней был наделен чертами безусловно положительного, с большими перспективами героя.