Человек-недоразумение

Специальной литературой являлась кипа гитлеровского труда «Майн кампф» и ещё кое-какие брошюрки типа «Протоколов сионских мудрецов», цитатника из работ Альфреда Розенберга и программы нашей партии (её мы обычно раздавали бесплатно). Ну и, конечно же, свежие номера газеты «Воля». Всё полуподпольным способом издавалось в городской реутовской типографии, директором которой работал двоюродный брат нашего главного редактора. Полуподпольным, а не абсолютно подпольным потому, что времена тогда были лихие, архидемократические, не то что сейчас, и свобода слова на короткое время стала для ошарашенных стремительными историческими переменами совков главной жизненной ценностью. Общество в те годы, в общем-то, допускало возможность существования фашистских партий и распространение национал-социалистической литературы. Либералы, правившие страной, считали ниже своего достоинства осуществлять гонения за политические взгляды, однако разного рода профашистских объединений искренне боялись и неявно, робко, но препоны им ставили. По крайней мере, торговать свободно в Москве «Майн кампфом» мы могли, но не два раза подряд на одном и том же месте. В пределы Садового кольца, как рассказали мне коллеги по редакции, выбирались редко, там менты бродили агрессивные и порой неподкупные, а вот где-нибудь на окраине, в районе чучмекских рынков или строившихся наскоро убогих торговых центров, развернуть распространение литературки можно было практически безбоязненно. Народ, даже те, кто фашизму не симпатизировал, был тогда любопытный и книги покупал просто так, ради интереса. Чтобы погасить в себе, так сказать, биение запретного интереса.

Торговать мне понравилось. Свежий воздух, непосредственное общение с людьми, возможность влиять на другие личности. Тогда много всякого народа за лотками стояло: рядом с нами непременно водили хороводы кришнаиты, где-то невдалеке продавали свои плохо пропечатанные газеты пенсионеры-сталинисты, а по другую сторону дороги кучковались какие-нибудь баптисты или мунисты. Все друг к другу относились терпимо, даже сталинисты на нас почти не ругались, потому что понимали, что все мы в одной лодке, все аутсайдеры, все маргиналы, все боремся за влияние на тупое и равнодушное большинство.

— И не стыдно вам?! — укоряет, бывало, приблизившись к нам (потому что на месте усидеть нет сил, жуть как интересно) старушка с портретом Сталина. — Вы же русские люди, ваши деды кровь проливали, чтобы от фашистской чумы мир избавить, а вы… Кто вас только на свет произвёл таких?

— Ты не ругайся, мать! — успокаиваю я её. — Не серчай. Лучше разберись во всём по уму, а потом осуждай.

— Да чего тут разбираться?! — тихо негодует сталинистка. — Предатели вы, изменники. Расстрелять вас всех надо!

— Ты скажи, мать, — не сдаюсь я, — кто сейчас тобой управляет? Вот скажи честно, как есть, кто?

— Дурные люди управляют, дурные, — отвечает бабушка.

— Вот видишь! И всегда так было. И до скончания мира так будет, потому что именно они, эти самые хитрожопые дурные люди, изобрели гуманизм и придумали совесть для того, чтобы держать простой народ в подчинении. Всё ложь вокруг, мать, всё ложь! Все слова их, все действия — всё лишь для того делается, чтобы оставить всё как есть: они сверху, все остальные снизу. Чтобы и власть, и деньги у них скапливались. И честными методами эту порочную структуру не прервать. Потому что у них миллиарды гуманных и стыдливых способов подчинить себе человека. А что у нас, вот скажи мне? У нас только ярость и злость осталась. Так значит, надо использовать её, раз нет ничего другого!

— Ерунду ты городишь, ерунду! — машет руками старушка, но по интонации понимаю — уже не так, как прежде, убеждена она в своих словах.

— Этот мир, это установление, — продолжаю я, — иначе не перетряхнёшь. Ничего не изменится, если играть по их правилам. Тут или Ленин нужен, чтобы всё перевернуть, или Гитлер. Только человек такого масштаба может выйти из-под контроля жирных продажных гуманистов и повести за собой народ.

— Ленин — да, — соглашается божий одуванчик, — но не Гитлер. Гитлер — антихрист! Ирод!

— Да не в Гитлере дело! — не унимаюсь я. — Дело в отказе от этих гнусных правил, которыми нас связали по рукам и ногам. Дело в отрицании всего навязанного нам силой. Дело в освобождении, духовном и телесном, посредством борьбы и воспарения над обыденностью. Вот в чём дело.

Плюнув в мою сторону, но не брезгливо, а как-то жалостливо, бабка уходит в сторону, а я беседую с другим остановившемся у нашего лотка человеком — на этот раз студентом. Его убедить легче.

Час бежит за часом, вот уже и ночь опустилась на Москву, пора уезжать. Мы собираем книги, грузим их в легковушку, которую со стоянки подгоняет ответсекретарь Владик, подсчитываем прибыль и в хорошем настроении, взбудораженные от общения с людьми, переполненные эмоциями, возвращаемся в Реутово. День прожит не зря.