Человек-недоразумение

— Я всё подробно тебе объяснял, — Круглов перевёл глаза на него.

— Меня не устраивают твои объяснения, — раздражённо ответил предприниматель. — Это детский лепет, а не объяснения. Орграсходы, орграсходы! Бухгалтерию вели? Вели. Где в ней эти орграсходы?

— Ашот, ты же знаешь, — устало, словно всё происходящее ему порядком надоело, пытался объяснить Саныч, — что всем приходится давать на лапу. Всем! Почему-то раньше это положение тебя устраивало. И вдруг сейчас, когда и так всё хуже некуда, ты заговорил о деньгах.

— Именно когда всё плохо, о деньгах и надо говорить, — изрёк армянин. Это была вроде бы даже философская мысль, по крайней мере, он высказал её с особой интонацией.

Если бы меня в этот самый момент спросили, чем закончится сегодняшняя встреча, то я с убеждением ответил: дальнейшей нелицеприятной, но очищающей критикой и последующим сплочением наших поредевших рядов! Но закончилось всё далеко не так. Совсем не так!

— Блин! — вскочил с сиденья тренажёра Николай (и всё же не уверен, что его звали именно так), — да чё мы тут тупой базар перетираем?! Всё же ясно! Кругляшок пацанов кинул, а деньжата себе пристроил. Они случаем не на новую машину ушли?

— Пасть закрой, урод! — процедил сквозь зубы наконец-то вышедший из себя и побагровевший от ярости Саныч. — Я тебя четвертую сейчас, петушина, за слова твои тупые.

— Чё? — вскрикнул Николай и, в мгновение ока подскочив к Круглову, врезал ему со всей дури в голову.

Удар был поставленный. Хороший удар, боксёрский. Да и вообще этот Коля выглядел как спортсмен — высокий, подтянутый, мускулистый. Круглов даже охнуть не успел — хоба, и он на полу. Опершись на руки, медленно, зло стал подниматься. Сжав кулаки, разъярённый партиец приплясывал над ним, готовясь к новому удару.

— Шушера! — приподнял голову Саныч, по лицу его стекала кровь. — Мразь подзаборная! Недочеловеки! Сидите по свои норам, ссыкуны, и не думайте высовываться. Какая вам борьба, какая политика?! Вы жидкое, пахучее говно.

— Слышали, пацаны!? — оглядел всех Николай. — И мы этому человеку позволим жить?

Он уже сделал движение, занося для удара ногу, но его опередил главред Евграфов. Его удар пришёлся Круглову куда-то в шею — Саныч отлетел к стойке тренажёра и ударился о неё спиной.

— Сдохни! — завопил истерично Евграфов, и его сузившиеся за стёклами очков глаза были готовы выпустить сонмы молний, чтобы испепелить ненавистного лидера.

Вдвоём с Николаем они принялись обрабатывать Круглова ногами. Один за другим к ним присоединялись остальные партийцы. Я и сам не заметил, как обнаружил себя стоящим над распластанным на бетонном поле телом Саныча и отчаянно прикладывающимся к его бокам ногами в кедах.

— Гадина! — шептал я, брызгая слюной. — Гнида, предатель!

Я чувствовал в те минуты необыкновенное возбуждение. Да, я сволочь, да, я мразь, да я поддался влиянию толпы — но вся эта логичная и высоконравственная рефлексия вторична. Уверяю вас, абсолютно вторична. Опыт ощущений, ещё один яркий файл в библиотеку воспоминаний и эмоций, ещё одно непреложное понимание своей природы — всё это гораздо ценнее. Я никогда не винил себя за произошедшее (ну, почти), я слишком много и слишком хорошо стал понимать себя после этого события, а это просто так не даётся.

Да и, в конце концов, я всего лишь освобождался от кумира. Лживого и гадкого кумира. Даже Иисус учил этому, и хоть я его не уважаю, но к его словам иногда стоит прислушаться. Не было в Круглове настоящего очарования, понимал я в тот момент и отчасти понимаю сейчас, не было жизненной потенции, а всё похожее на них — иллюзии и заблуждения. Если он был симпатичен мне, значит, я ошибался. Прав он был или не прав — это не важно. Ему на роду было написано сдохнуть в муках.

Мы посадили его на сиденье одного из тренажёров и невесть откуда взявшимися ножами принялись наносить удары в тело. После каждого он вскрикивал, открывал глаза и отчаянно пытался посмотреть на того, кто причинил ему боль.

Когда мне в руки вложили нож, когда я услышал чей-то ободряющий шёпот: «Давай, Володь, давай!», я знал, что хочу этого. Хочу убить человека, хочу воткнуть в груду человеческого мяса нож — чтобы брызнула кровь, чтобы лицо его исказилось гримасой боли.

Это опровержение, понимал я. Это опровержение мира, его лживой сущности, это торжество над ним. Да ещё какое!

И я ударил Круглова ножом. Ударил ножом всю не понимаемую мной реальность.

Реальность трепыхнулась, открыла залитые кровью глаза, узнала меня — я понял это по выражению, наполнившему их — а потом выдохнула кровавой пеной:

— И ты, Вовка!?

Если за что неудавшийся лидер одного из подразделений национал-социалистической партии Андрей Александрович Круглов и заслуживает моего уважения, так это за чувство юмора. Чёрт побери, не каждый сможет перед смертью вспомнить слова Гая Юлия Цезаря и переиначить их на новый лад! Для этого надо обладать особыми качествами.

Круглова мы кололи ещё долго. Пока он не затих.

Куда дели тело, я не знаю.

Хочется вот ещё что сказать… В общем, Саныч, без обид. Я уверен, что ты желал чего-то подобного.