Человек недостойный

Я знал, что все в доме доброжелательны ко мне, потому что поддались обману, сам же, однако, боялся всех и каждого, и чем сильнее боялся, тем лучше ко мне относились, и чем лучше становилось отношение, тем больше страха оно вызывало, побуждая меня держаться ото всех на расстоянии, но объяснить Сигэко этот злосчастный изъян было почти невозможно.

– И что же ты хотела попросить у богов, Сигэ-тян? – как ни в чем не бывало перевел я разговор.

– Хочу моего настоящего папу.

Я вздрогнул, закружилась голова. Враг. То ли я враг Сигэко, то ли она мой, но так или иначе, и здесь нашелся представляющий для меня угрозу страшный некто – чужак, непостижимый чужак, полный секретов: таким внезапно стало казаться мне лицо девочки.

Я рассчитывал хотя бы на Сигэко, а оказалось, что и у нее есть «бычий хвост, чтобы внезапно насмерть прихлопнуть овода». Отныне даже перед Сигэко мне предстояло робеть.

– Сердцеед! Ты здесь?

Вот так Хорики и начал снова бывать у меня. Хоть он и бросил меня на произвол судьбы в день побега, я не мог ему отказать и приветствовал его слабой улыбкой.

– Похоже, манга твоя приобретает популярность. Куда уж нам до не ведающих страха дилетантов с их безумствами. Но смотри, не расслабляйся. Ведь рисовать ты лучше не стал.

Он прямо-таки строил из себя наставника. Как обычно, терзаясь вопросом, каким стало бы его лицо, покажи я ему свой рисунок с «обакэ», я сказал:

– Чтоб больше я от тебя такого не слышал. А то до истерики дойдет.

Хорики отозвался еще самодовольнее:

– Если выезжаешь на одной практической сметке, рано или поздно выдашь себя.

«Практическая сметка». Услышав это, я не смог сдержать горькую усмешку. Это у меня-то практическая сметка! Неужели бояться людей, сторониться их, обманывать, как я, и придерживаться в качестве хитроумного жизненного принципа расхожей мудрости «не буди лихо, пока оно тихо» – одно и то же? Да, люди совсем не понимают друг друга, но даже воспринимая кого-либо совершенно превратно, всю жизнь, ничего не замечая, его считают лучшим другом, а когда он умирает, со слезами произносят по нему хвалебные речи – разве не так?

Так или иначе, Хорики – несомненно, нехотя, поддавшись уговорам Сидзуко, – участвовал в устранении последствий моего побега и теперь вел себя в точности как важный благодетель, который помог мне начать жизнь заново, или как посредник, и обращался ко мне с такой серьезной миной, словно читал проповедь, но вместе с тем ему случалось среди ночи заявиться в гости пьяным или занять пять – всегда только пять – иен.

– Пора тебе перестать таскаться по женщинам. Дольше общество этого не потерпит.

И что же такое это общество? Люди вместе взятые? Наверное, в нем и заключается сущность этого мира. Всю жизнь я считал общество чем-то сильным, суровым и страшным, а когда услышал, как о нем упоминает Хорики, с языка чуть не сорвалось: «И что это за общество – ты, что ли?», – но чтобы не злить его, я промолчал.

«Общество этого не потерпит».

«Не общество. Ты этого не потерпишь – верно?»

«Будешь так поступать – общество жестоко обойдется с тобой».

«Да не общество. А ты, ведь так?»

«Опомниться не успеешь, как общество сделает тебя изгоем».

«Не общество. Изгоя из меня сделаешь ты, да?»

Знал бы ты, насколько лично ты страшный, странный, бесчестный, хитрый, как старый тануки[7], как напускающая злые чары колдунья! Все это и еще много разных слов промелькнуло у меня в голове, но я лишь вытер лицо носовым платком, сказал:

– Аж холодный пот прошиб.

И улыбнулся.

Но с тех пор я чуть ли не уверовал: что есть общество, если не индивид?

Понимая под обществом не что иное как индивида, я как будто бы начал действовать по собственной воле в большей мере, чем раньше. По словам Сидзуко, я стал чуть более своенравным и уже не так робел. И Хорики тоже замечал, что я сделался необычно прижимистым. А Сигэко говорила, что я уже не так ее люблю.

В молчании, не улыбаясь и продолжая присматривать за Сигэко, я рисовал и «Приключения Кинта и Ота», и «Беспечный монах» – явную подделку под цикл «Беспечного монаха», и «Непоседу Пин-тян», и другую мангу, названия которой я отчаялся понять, для разных заказчиков (мало-помалу заказы стали поступать и от других издателей, все они были рангом еще ниже, чем журнал, в котором работала Сидзуко, – что называется, третьеразрядными), рисовал в чрезвычайно мрачном настроении, еле-еле, медленно выводя каждую линию, только чтобы заработать на выпивку, а едва возвращалась с работы Сидзуко, тут же уходил, словно меняясь с ней местами, пил дешевое и крепкое спиртное где-нибудь возле уличного лотка или в баре с одной только стойкой у станции Коэндзи и, слегка взбодрившись, возвращался в квартиру.

– Если присмотреться, странное у тебя лицо. Вообще-то идею для лица беспечного монаха ты мне подала, когда спала.

– А когда вы спите, лицо у вас становится прямо старческим. Будто вам уже за сорок.

– Ты виновата. Иссушила меня. «Как вода течет, человек живет. Груз каких забот ивы к речке гнет?»

– Не шумите, ложитесь-ка спать пораньше. Или, может, поесть хотите?