Человек нового мира

«Можно написать превосходную книгу о роли искусства в революции, комментируя исключительно эту необычайно яркую и глубокую формулировку».

(«Ленин и народное образование»)

«…всякий настоящий строитель и борец любит радость, любит жажду жизни, любит поэтому прекрасное. Недаром великий вождь наш — Ленин прямо так и сказал, что красота нужна».

(«И. А. Римский-Корсаков»)

«Прослушав одну из фортепианных сонат Бетховена, Владимир Ильич сказал: гордишься, что ты человек, когда слышишь, что мог создать человеческий гений. Вот какая огромная, я бы сказал, поэтическая оценка дана действительно гениальнейшим политиком Владимиром Ильичем гениальнейшему музыканту Бетховену. Значит, великому сердцу и великому уму Ильича Бетховен мог сказать новое и важное, раз Ильич почувствовал новый прилив гордости носить лицо человеческое, прослушав его произведения».

(«Почему нам дорог Бетховен»)

Таким образом, он, быть может, не доверял новому искусству, не имел еще образчика пролетарского искусства, как такового, боялся, чтобы оно не оказалось результатом работы тех «специалистов» от пролетарского искусства, о которых он не раз упоминает.

Он боялся, как бы это искусство не выскочило «неизвестно откуда», как он выражается о пролетарской культуре, и он хотел, чтобы оно выросло из органического роста основного искусства, того, которое было прежде. И потому он подчеркнул в программе партии, что это искусство должно сделаться достоянием масс, полагая, что массы сделают из него, конечно, не то, что делали эксплуататоры.

Владимир Ильич прекрасно понимал, что искусство должно служить именно массам, и в своем знаменитом, много раз цитированном разговоре с Кларой Цеткин говорил: искусство должно служить народу, вести к развитию и подъему масс.

Может ли это сделать «помещичье» и т. д. искусство? Отчасти может, но лишь отчасти, а отчасти его надо и отвергнуть. То же самое, что с буржуазной наукой, буржуазной школой. Всюду Владимир Ильич как будто боялся, как бы из-за того, что в этом меду есть ложка дегтя, не отказались от самого меда. Не будем проявлять непонимания, чванства, надо уметь различать полезное от вредного.

Верно, что, кроме анализа готового материала, нам нужно приступить к какому-то строительству, более прямому и важному. Но лозунг Владимира Ильича остается в силе. <…>

Владимир Ильич прекрасно понимал лозунг дня после победы, но он понимал и то, что день борьбы диктует другие совсем задачи и методы. Он знал, что в пути мы должны иметь другие цели, другие формы, другие принципы поведения, чем те, которые станут естественными при торжествующем коммунизме. К этому иначе и не мечтает подходить материалист-диалектик. Знал он и то, что искусство нам нужно и как пропаганда образами, и как отдохновение, потому что иногда трудно бороться и работать и не испытывать хоть немного счастья, за которое борешься, а в конце концов искусство может его дать. Знал он, что искусство дает глубокое и высокое наслаждение, глубокий и хороший отдых. Но он знал, что сейчас это менее своевременно и насущно, чем учебник, чем карта, менее важно, чем букварь. И политическая борьба, и хозяйственное строительство — все это для человеческого счастья, а человеческое счастье есть прекрасная организованная жизнь; это есть предмет искусства, такого, которое, подобно науке, не должно быть модой или мертвой буквой, а входить в быт действительно и всемерно. Сейчас ввести в быт искусство необычайно трудно, это можно сделать только отчасти, это задача завтрашнего дня, но этим не отрицается совершенно его значение. Пускай кто может и как может работает над этим и сегодня. Так думал Ильич.

Это нисколько не принижает искусства. Мы имеем второй, третий фронт. Может быть, искусство будет отнесено к четвертому фронту. Но в общем Ленин не предполагал, что фронты эти следуют один за другим. Он считал, что они цепь, и переплетаются политическая, хозяйственная и культурная работа, что все составляет одну неразрывную ткань. Только, может быть, золотые нити искусства должны быть отнесены к несколько более позднему времени.