Человек-огонь

— Эх-хе-хе! — вздохнул пожилой широкоплечий казак с окладистой черной бородой Федор Гладков. — Какая нечистая сила меня сюда занесла? Дома Настасья одна с ребятишками. Пятеро у ней на руках, из сил выбивается, а купцам да буржуям людская кровушка в мошну течет. Эх, дела, дела!

Раздалась команда дежурного по сотне. Все побежали строиться.

Командир зачитал приказ на разведку. Среди назначенных и Федор Гладков.

— Разрешите мне за него пойти, — обратился Томин к офицеру.

Каретов недоуменно посмотрел на казака.

— Что за причина этому?

— У меня ревунов нет, а у него — пятеро.

— Ну, вольному воля. Ты и будешь за командира.

…После занятий по рукопашному бою Томин присел отдохнуть под развесистым кленом. Тут и разыскал его Владимир Яковлевич Другов.

Николай обрадовался и пригласил Владимира Яковлевича в землянку.

— Нет, Коля, не стоит. Меньше глаз — меньше расспросов. Пойдем-ка лучше к реке.

Облюбовали пригорок, присели.

Владимир Яковлевич, рассказав, что он служит в армейской артиллерии, штаб которой находится недалеко отсюда, поинтересовался, чем казаки занимаются в свободное время.

— В дурачка режутся, кто помоложе — в шаровки, в чижика играют. Читать совсем нечего — армия же вне политики, а казаки тем более. Иногда достану журнал какой-нибудь. Аня недавно несколько номеров «Нивы» прислала. Письма из дома читаем.

— Это хорошо. Каждое письмо, в котором говорится, кто нажился, кто разорился, должно быть известно всему взводу, всей сотне. В письмах все казаку близко, понятно. Война, Николай, по всему видать, будет затяжной. Маневренный период ее кончился, противники полезли в землю, наступил период позиционный. Кончилось и шапкозакидательство, армия и народ просыпаются от шовинистического угара. Надо рассказывать людям, кому выгодна война, за чьи интересы воюет народ.

Другов извлек из потайного кармана брошюру.

— Здесь статья Ленина и решение партии большевиков о войне. Есть куда положить?

— У казака дом один — седло. Там у меня три книги дозволенные: «Наука побеждать» Суворова, высказывания Драгомилова и партизанские действия в период Русско-Турецкой войны. В этих книгах и брошюра будет храниться.

— Вот и хорошо, припрячь. Будь осторожен. Мне пора, не провожай.

Томин хотел что-то спросить, но не решался. Другов заметил это.

— Спрашивай, чего мнешься?

— Я вот о чем. Вот я буду агитировать против войны, за поражение нашей армии, за превращение империалистической войны в гражданскую и в то же время убивать ни в чем не повинных немецких солдат. Как же это все в душе приладить?

— Да, противоречие! Если ты будешь симулировать, отлынивать от задания — потеряешь авторитет у казаков и можешь попасть под военно-полевой суд. Если не будешь убивать ты, тебя убьют. Выходит надо и агитировать против войны, и воевать. Так-то, дорогой друг.

Томин агитировал и воевал.

3

Осенью 1916 года 1-я Оренбургская казачья дивизия совершила марш из-под Ковеля в Румынию.

На румынском фронте и встретил Николай Томин весть о февральской революции. А некоторое время спустя был избран председателем солдатского комитета дивизии. Заместителем председателя избрали офицера из Верхнеуральска Ивана Дмитриевича Каширина. В дивком вошли от офицеров штаба есаул Полубаринов, от командиров 12-го оренбургского казачьего полка Каретов, казаки Тарасов и Гладков.

В сентябре 1917 года в Троицке проходил съезд казаков-фронтовиков, и провинциальное захолустье несколько недель буквально жило этим событием.

Как-то вечером у Луки Платоновича Гирина собрались гости. Среди них оказался и есаул Полубаринов. Вместе с кухаркой и горничной Наташа подавала на стол и слышала пьяный разговор господ. С нескрываемой злобой они произносили фамилию Томина, называли его бандитом с большой дороги, босяком, большевистским холуем.

— И чего церемонятся с ним казаки, — выкрикнул кто-то. — Давно ему пора на тот свет!

— Здесь, господа, ничего из этой затеи не выйдет, — возразил Полубаринов. — Головорезы Томина от своего коновода ни на шаг. Но отец мне дал строгий наказ: вернешься на фронт — первая пуля Кольке Томину. А пока сделаем над его персоной «вольтование», как средневековые колдуны.

Полубаринов вынул из гимнастерки групповую карточку, отхватил ножницами Томина и с ожесточением изорвал на мелкие куски.

— Так его, сукина сына, так, — с наслаждением приговаривали пьяные голоса.

Затем Полубаринов попросил одного плюгавого офицера в пенсне писать, а сам начал диктовать. Что он диктовал, Наташа не слышала.

«Коля здесь! Значит, жив! Батюшки, где же увидеть его»? — едва не запричитала от радости Наташа.

На второй день издали Наташа увидела казаков, которые стояли у здания окружного суда, громко разговаривали и весело хохотали. В центре невысокий худощавый урядник. На его груди позвякивали георгиевские кресты и медаль.

Наташа подошла ближе и услышала знакомый голос.

— Это же маскарад, а не съезд фронтовиков, — разведя руки в стороны, говорил он. — Собралась толстопузая сволочь и трезвонят, что фронтовики решают вопросы о войне до победного конца!

— Ничего, Томин, круши их, мы тебя в обиду не дадим, — шумели казаки.