Человек-огонь

В бинокль Томину хорошо видно, как, прижавшись к гриве, вытянув вперед правую руку с обнаженным клинком, скачет комбриг Фандеев. Еще несколько минут, и конники будут на чугунном мосту, перекинутом через Вилейку.

В центре строя взметнулись огненные столбы, земля вздрогнула от разрывов, ударили пулеметы. Живая волна разбилась о волнорез из огня и камня. Часть кавалеристов кинулась врассыпную в придорожные рощи, другие укрылись за крупами послушных лошадей, третьи, распластав руки, легли навсегда, их кони, потеряв хозяев, мечутся по полю боя среди рвущихся снарядов.

— Не выйдет! — стиснув зубы, процедил Томин. — Понесли, ребята! — и, выхватив клинок, пришпорил коня.

С небольшой группой смельчаков Томин проскакал сквозь шквал огня, захватил мост. Кавалерийский поток хлынул в улицы.

Тем временем эскадрон под личным командованием Томина занял железнодорожную станцию и высоту, прилегающую к ней. В десять часов 14 июля начальник дивизии доносил об успешном ходе операции. Томинская дивизия оказалась первой в древней столице Литвы.

В небольшом скверике, в тени стройного тополя, накрытый продырявленной пулями шинелью лежит Павел Ивин. Слева — шашка, справа — балалайка с отбитым грифом. Струны скрутились колечками. Павел часто теряет сознание, в груди хрипит. Он дышит все тяжелее и тяжелее, придя в себя, обводит всех печальным мутным взглядом, просит пить.

Все знают, что Павел умирает, но все надеются на что-то, ждут.

Томин не скрывает своих слез.

Аверьян на коленях, наклонившись над другом, смотрит в потухающие глаза. А Павел пытается еще пошутить, тихо шепчет:

— Умирать худо, Аверя, жить лучше…

Подскакал Коля Власов. Не выпуская из рук повода, подошел к Ивину, присел на корточки. Павлуша узнал товарища, прошептал:

— Возьми мою шашку на память, в бою добыл…

— Павлик! — голос Власова сорвался, в горле перехватило. — Письмо вот тебе пришло, от Наташи.

— Про-чи-и-и-т…

Отскакал казак. Отсверкал клинок в его руке. Отзвенела лихо балалайка.

4

Восемь веков стоит на берегу величавого Немана Гродно. Возникнув, как пограничная крепость Киевской Руси, город несколько раз переходил к полякам, литовцам и снова возвращался в семью русских городов. Всякий, кто захватывал Гродно, старался сделать его неприступным.

Узнав о приказе взять крепость силами кавалерии, некоторые работники штаба усомнились в его реальности, сославшись при этом на то, что ни у Клаузевица, ни у Мольтке, ни у других теоретиков военного искусства нет подобных примеров.

— Не было, говорите? Тогда и Красной Армии не было. А теперь есть. И у наших теоретиков будут такие примеры, — вспылил Томин. — Мы не на бумаге воюем, а на местности. Через тридцать минут поедем на рекогносцировку.

Оставив конников на опушке соснового бора, командиры выехали на открытое поле. Вид города закрывали холмы. Пришлось придвинуться еще на несколько сот сажен вперед, подняться на гребень.

Величественная панорама открылась перед всадниками: блестели купола церквей и шпили костелов, в окнах метались лучистые отблески, зеленели сады, парки, длинным зеркалом пролег Неман. Вокруг города — пояс каменных фортов.

От небольшой рощицы, примыкавшей к крепости, оторвался маленький сизоватый клубок, впереди кавалеристов разорвался снаряд. И, как по сигналу, грянула канонада.

Киргиз под Томиным занервничал. Начдив потрепал его по гриве, и тот успокоился.

Не отрывает бинокль от глаз комбриг Фандеев. Отмечает на карте огневые точки противника Николай Власов. Только слегка прищуривается от близких взрывов Аверьян. Он знает — трусь не трусь, а пока начдив не выполнит задуманного, придется стоять.

Когда вернулись в лес, Николай Власов простодушно спросил Томина:

— Неужели, Николай Дмитриевич, вам не было страшно?

— Война — работа. Когда занят, о постороннем думать недосуг. А теперь можно подумать даже и об обеде.

У походной кухни толпились красноармейцы. Свесив ноги с обрыва, примостившись у сосны с обнаженным корнем, готовится к ужину молодой красноармеец.

— Хлеб да соль! — услышал он позади знакомый голос. Боец не успел вскочить на ноги, Томин уже сидел рядом. — О, старый знакомый, товарищ Тарахтун! — с веселой улыбкой воскликнул Николай Дмитриевич.

— Никак нет, красный кавалерист первого эксадрона полка Красных гусар Антип Баранов! — ответил боец.

И оба вспомнили, как заявились в Шадринск в штаб дивизии Антип с отцом.

— Хвались, как живешь-поживаешь, потчуй гостя.

Баранов протянул котелок и ложку. Взяв котелок, Томин покачал головой и осуждающе проговорил:

— Из такой посудины добрый хозяин пса кормить не станет. Как ты его запустил, хуже неряшливой хозяйки. — Попробовал, сморщился. — Вас всегда таким кондером кормят?

— Бывает и хуже.

— Ах подлецы, ну и подлецы. Позови повара.

Через минуту, длиннущий, как жердь, стоял перед начдивом эскадронный повар.

— Ты — повар?! — удивился Томин.

— Я, товарищ начдив, — ответил тот, вытянувшись, отчего стал казаться еще длиннее и тоньше.

— Не может быть, — помотал головой Томин. — Если повар — такая худоба, то какие ж тогда могут быть красноармейцы?..

Вокруг засмеялись.