Человек-огонь

«22 января 1924 года. Это событие нужно записать не в дневнике, а в сердце и разуме, и чтоб там оно запечатлелось навсегда, до самой смерти, да так оно и случится. Как много значат два эти слова «умер Ленин», как много скорби и как тяжела эта потеря, говорить не нужно. Кто понял его учение, тот поймет, что потеря Ленина очень и очень тяжела. Верить не хотелось. Но это подтвердилось позднее. Трудно зафиксировать на бумаге то чувство глубокого горя и горя непоправимого, которое охватило меня и, по моему мнению, овладело всеми, кто боролся за освобождение угнетенных и видел в Ленине великого вождя, кто понимал и ценил его, тот, безусловно, потерял больше, чем потеря своего отца или матери.

23 января 1924 года. Сегодня ВАК в полном составе встречал останки В. И. Ленина. Когда процессия двигалась от Павелецкого вокзала, то по пути все проулки и улицы были заполнены людьми. Настроение у всех какое-то подавленное, всюду во взгляде рабочего, красноармейца чувствуется потеря, сожаление…

24 января 1924 года. Сегодня имел возможность попасть в колонный зал к телу В. И. Ленина. Стоял около получаса. Толпа двумя вереницами проходила беспрерывно, тихо, торжественно. Вот отец поднял ребенка (пяти-шести лет), который впился глазенками и все время поворачивал голову в сторону Ильича. Трудно передать то чувство, которое овладело мной, пока я находился там.

25 января 1924 года. В семь часов все Ваковцы и семьи ходили отдать последний долг Ленину и дать клятву на верность трудящимся.

26 января 1924 года. Завтра хороним Ленина. Как больно и как тяжело это сознавать! Этот факт, от которого нельзя отмахнуться и который нельзя изменить никакими силами. В Ленине не только партия и партийные потеряли близкого, родного и верного товарища и друга, но и беспартийные одинаково потеряли в нем не только государственного человека и вождя страны, но и олицетворение справедливости».

5

На первомайские праздники Томины собрались ехать к Блюхеру в Ленинград. Но Николая Дмитриевича вызвали с лекции в Реввоенсовет республики и вручили приказ о назначении командиром 6-й отдельной Алтайской кавалерийской бригады.

…Тихий весенний вечер. Виктор Русяев и Николай Томин прошли по Красной площади около Мавзолея Ленина и Спасских ворот, постояли у памятника Минину и Пожарскому и вышли на Замоскворецкий мост. Остановились. Помолчали.

— Значит, завтра едешь? — спросил Русяев.

— Еду.

— Но есть приказ не посылать командиров в отдаленные районы, если они там уже служили.

Томин улыбнулся.

— Знаю. Откажись, подумают, что струсил, а это для меня всю жизнь страшнее всего.

— Ну, а как с партией? Здесь за тебя все поручатся. А там новые люди, опять придется ждать…

Друг задел самый больной вопрос, вопрос вопросов в жизни Томина. С юных лет он связан с революцией, с юных лет отдавал свою жизнь народу, а вот уж и гражданская война кончилась, и в этой битве не был посторонним наблюдателем, а все еще не в партии.

Опершись на перила моста, глядя на Москву-реку, Томин постоял немного молча. А потом резко повернулся к Русяеву, дрогнувшим голосом сказал: