Человек-Олень

Ты знаешь, что у Кайдоса есть два сына, о которых ты сейчас сказал «сосущие собаку». А ведь их мать тоже рожала не на камне и не желала им волчьих грудей.

— Святая мать, скажи мне главное.

— Эй, сын эпохи разрушения, если тебе нужно главное, слушай. Верни своих братьев, чтобы они не «сосали собаку».

— Хорошо.

— Сынок, ты рубишь сплеча, подумай.

— Рублю — значит решил. У меня было предчувствие, что мне придется ехать, и я внутренне готовился к этому.

— Хорошо. Пусть счастливой будет твоя дорога. Возьми с собой, привяжи к бедру мягкий сафьяновый курджун отца и поезжай. Кочевье не будет тебя ждать. И чтобы никто не знал, куда ты уехал, даже отец. Великие дела делаются молча. Торопливость твой враг Но есть у тебя и друг, который поможет тебе в трудную минуту, когда ты станешь спотыкаться, твоя опора и поддержка.

— Что это за друг? — спросил Жандос.

— Терпение и спокойствие.

3

В степи стояла задумчивая лунная ночь. От легкого ветерка озеро морщилось, как будто страдало и сочувствовало несчастному кочевью на берегу. Глухой голос выпи изредка нарушал тишину. Спокойная, равнодушная к страданиям людей степь купалась в сомнительном свете луны. Когда ветер прилетал из ночной тишины, казалось, степь широко раскрывала свои объятия, сладко потягивалась во сне и замирала на миг, прислушиваясь к своему дыханию. Каждый раз, когда открывались и закрывались двери в юртах, в темноте сверкал на мгновение огонь очага, который был похож на тлеющую свечу надежды в жизни казахов.

Когда ветер раздвигал тихую грудь воздуха и начинал рвать редкие чии юрт, они издавали тихие, стонущие звуки. Этот стон напоминал прощальный плач казахов, которые, не выдержав тягот этой проклятой жизни, стонут и плачут. Да, эти желтеющие чии действительно издают умирающие звуки, похожие на тоскливое прощание с жизнью обреченных казахов. Но не надо забывать и о том, что, хотя верхушки чиев всегда желтеют и стонут под ветром, у них есть живые корни. Если об этом помнить, что в тонущих звуках послышится тебе рождение незначительной мечты и надежды, незначительной злости и борьбы за честь. Эти слабые потуги со временем вспыхнут и запылают, с грохотом и шумом пронесутся по степи и будут последним ответом народа, который потерял счастье, силу рук и истекает кровью.

Временами эта сонная тоскливая тишина вздрагивала от лая собак, который говорил не о приближающейся опасности, а всего лишь о желании обратить на себя внимание хозяина.

Айпара, до сих пор молча ведущая Жандоса за руку, ухмыльнулась и сказала:

— Люди говорят, что молодая, неверная кобылица всегда сумеет поссорить двух жеребцов. Аулы ссорит тоже кобылица, имя которой — соперничество.

Жандос толком не расслышал слова матери, он был занят своими мыслями. Он знал, что его посылают в опасное путешествие, и еще неизвестно, удастся ли ему вернуться домой. Не успел повзрослеть — и вдруг такое испытание. Хоть он и научился объезжать диких коней, а в борьбе со сверстниками не раз побеждал, никогда ему не приходилось уезжать далеко от аула. Не упадет ли он, как скошенная трава, так и не достигнув зрелости, не став крепко на ноги? Едет неизвестно куда, чтобы впервые изведать вкус смерти и жизни. Он чувствовал, что за эти два дня по-настоящему повзрослел.

Сегодняшняя ночь была мягкая и приятная, будто завернулась в туман или в одеяло из лунного света, сотканного где-то в глубине Вселенной. Кто-то невидимый накинул это одеяло, и все погрузилось в безмолвие. В такую ночь острее чувствуешь вкус жизни и свою мечту, перед которой нет никаких сил устоять. Она, как Азазиль, манит и манит рукой.

Если ты один тронешься в путь лунной ночью, то молчаливая, тихо льющая слезы степь сокрушит твою волю, ты станешь безвольным, податливым и безразличным ко всему на свете и можешь даже обезуметь от этой смертельной тишины. А если долго смотреть на бледное ночное небо, оно может запрыгать, заплясать, как чертик, подернется рябью, как озеро от неожиданного порыва ветра, или ты провалишься в его молчаливую голубую бездну и будешь падать бесконечно долго.

Жандос вспомнил о разноцветной радуге, которая появлялась на небе после дождя. Он, бывало, бежал с ребятишками, чтобы поймать ее. Радуга висела как будто совсем недалеко, словно деревянный остов юрты — улык.

Откуда было знать Жандосу, что не он один мечтал поймать радугу, что все предки его мечтали об этом же. Откуда ему было знать, что его предки, так же как и он, бегали по степи в надежде поймать радугу, свое счастье. А радуга перескакивала с холма на холм, отодвигалась все дальше, а они, так и не достигнув цели, разорялись, гибли и навсегда входили в жаркие и прохладные объятия матери-земли.

Сын и мать, завернутые в белое, шагали через холмы, и каждый физически ощущал сладость и горечь последней их надежды и веры.

Мать Айпара не поцеловала своего сына, а только понюхала его лоб и сказала:

— Ну, сынок, пусть легкой будет твоя дорога, пусть святые охраняют тебя. Если ты не сможешь вернуть детей живыми, то убей их.