Человек-Олень

Аман промолчал. Он был растерян. В его краях не полагалось так откровенно высказывать чувства, но он знал, что молодой жигит говорит искренне, знал, какая тоска и какой страх охватят его, когда они расстанутся. А расстанутся скоро. Скудный ужин в снегах подходит к концу. В запасе лишь несколько шариков курта. «Как бы ухитриться и оставить ему побольше, ведь у меня впереди или теплое зимовье с сытной едой, или… в общем, курт не нужен. А у него длинная одинокая ночь. Он не привык к этим местам, и вой волков покажется ему голосом ада».

Аман смотрел на бледное в свете луны лицо зоотехника и думал о том, что жестокие заботы разлучают сейчас, может навсегда, с человеком, который сумел сказать важное и необходимое его смятенной душе. Важное и необходимое говорил примером своей разломанной пополам жизни и отец. Да, но в его правде была, к сожалению, только половина всей правды, а другую половину знает этот, остающийся здесь без страха пришелец из других мест.

— Аман-ага, — услышал он тихий голос и собрал разбредшиеся мысли.

— Да, братишка.

— Я понимаю, что вам необходимо проверить не только себя.

— Мне необходимо прийти на Алатай.

— Вы хотите проверить, изменилась ли жизнь, изменились ли люди…

— Ерунду какую-то говоришь. Это от луны. От нее всегда приходят нелепые мысли.

— В этих горах сейчас только я и вы. И если что-то случится, вы вправе обвинить меня. Но знайте: если за вами погонится кто-то для зла, я буду биться до последней капли крови. Я его не пропущу. Идите смело и не думайте о плохом.

— Ты слишком много смотрел кино, — засмеялся Аман.

— Не смейтесь, выслушайте меня. Вы не разрешили сестре выйти за меня замуж.

— Теперь разрешу. Вернемся и устроим пир.

— Вы можете предполагать во мне зло…

— Могу, но не стану.

— Не думайте о плохом. Ваше мужество сейчас — и мое мужество, и знайте: дождусь вас здесь, во что бы то ни стало дождусь.

— Ну что ж, тогда дай нам бог свидеться, братишка. — Аман шагнул вперед и крепко обнял Эркина.

— Ой, сейчас заплачу, — сказал Эркин, отвернувшись.

— Сделай из снега домик, патронов у тебя хватит надолго, если не растеряешься и не будешь палить в белый свет. Будь здоров.

Эркин смотрел вслед темной фигуре, которая бесшумно, как тень, заскользила по серебрящейся в лунном свете целине.

«Луна с левой стороны, — подумал он, — хорошая примета», — и вдруг спохватился, крикнул:

— Ага! Вы идете неправильно, в сторону!

— Я иду напрямик, чтобы сократить путь! — ответил хриплый голос.

— Значит, без меня вы решили идти через Чертов мост?

— Да.

— Это опасно.

— Не более, чем тебе оставаться здесь. Больше не окликай меня, я не отвечу.

Эркин долго провожал взглядом темнеющую на белом снегу точку, пока не зарябило в глазах. Он отвернулся. Ах, какая великая тоска сразу же охватила его! Казалось, душа его опустела, он чувствовал себя сиротой.

Два года назад по распределению он приехал в аул Енбек. После голодных степей Моинкума, с их корявыми саксаулами, зноем, песком, хрустящим на зубах, красота Алтая поразила его. Но сейчас, глядя на черные громады гор, чувствуя, как все крепче и крепче становятся ледяные объятия мороза, он заскучал по пыльной жаре Моинкума. Кони, закованные в попоны из льда, прижались друг к другу и казались странным памятником двухголовому чудовищу.

Сознание, что много километров вокруг нет ни одной живой души, а те, кто близко, сидят в снежной ловушке мысль об одиноко бегущем на лыжах в лунном сиянии Амане сильнее мороза заставила похолодеть сердце. Эркин вскочил, судорожно начал разбрасывать вокруг себя снег — выкапывать глубокую берлогу. Он вошел в такой азарт, что расчистил снег до почвы. Кони насторожились, почуяли тебеневку. Обрадовавшись, что есть дело, Эркин исступленно разбрасывал снег, освобождая все больший участок земли, и лошади помогали ему. Запах земли взбудоражил их, прогнал дрему замерзания. Они рыли снег копытами, жадно хрустели травой.

Остановившиеся часы жизни, казалось, снова затикали громко. Эркин снял с жеребца седло, вынул потник, положил поверх седла. Кресло для ночного бдения получилось на славу. Но вот чем занять себя? Хоть вой на луну! Решил спеть песню, но, как назло, все вылетели из головы, а ведь в институте блистал на вечерах самодеятельности. Надо бы какую-нибудь бодрую, современную, вроде «Вся жизнь впереди, надейся и жди». Но, кроме этих слов, ничего вспомнить не мог. А что-то уже смутно шевелилось в сердце, какой-то забытый мотив; словно маленькие ласточки, воспоминания детства расселись на туго натянутых струнах его души.

Эркин закрыл глаза и запел. Он видел пустыню, мать с рано постаревшим, обожженным солнцем лицом. Браслеты на ее тонких руках звенят — это она качает его, — белый чапан склонился над его лицом, и так хочется потрогать его руками.