Человек-Олень

Нуржан остался один во дворе. Когда смолкло могучее урчанье трактора, весь горный подлунный мир словно вздохнул с облегчением и мгновенно погрузился в предвечернюю тишину. Снежная ночь, посеребренная луною, раскинулась на горных увалах, словно нагая красавица охваченная глубоким молодым сном и сонно выставившая всему миру на погляд свою потаенную прелесть. Месяц и земля, одетая в подвенечный наряд, наконец сошлись в ночном свидании, и настал час тихих страстных вздохов любви. Так бы мог сказать Нуржан, зачарованный ночной тишиною, наставшей после того, как смолк трактор; таковы были чувства молодого жигита, душа которого была смущена далеким призывом Снежной девушки. Ему захотелось лечь лицом в белый снег, закрыть глаза и еще сосредоточеннее вслушаться в холодное безмолвие. И вдруг явственно прозвучало в нем:

Я замерзла в холодном снегу,

Здесь цветок превратился во льдинку,

Но тепло я в себе берегу,

Горяча еще жизни кровинка.

Кто-то невидимый нашептывал эти слова Нуржану и он остановился, позабыв, где он и что с ним, застыл на месте, словно ледяное изваяние, и лицо у него побледнело на свирепом морозе — таким его, бледным и неподвижным, увидел Аманжан, выглянув из дверей избушки.

— Ты что, богу молишься, что ли? — крикнул Аманжан. — Заходи скорее!

Изба старика была в один сруб, наращена в южную сторону темными сенями. К двери, которую еле нашарил руками Нуржан, вместо ручки была прибита ременная петля. Когда он вошел, все скрылось в клубах пара, шибанувшего до противоположной от входа стены В избушке жарко натоплено, с мороза это особенно заметно Теплая вонь отдавала затхлостью и гнилью. Стены не были обшиты, из пазов сруба свешивался мох конопатки, всюду висели и валялись звериные шкуры; прибиты к бревну оленьи рога, из досок срублены нары, над которыми висели набитый патронташ, двустволка, бинокль и прочее охотничье снаряжение. Справа от входа громоздился деревянный сундук, на котором синим пламенем мерцала керосинка; над сундуком тянулась грубая полка, заставленная кое-какой посудой. А слева — дышавшая огнем железная печурка, бока которой малиново светились. Возле печки стояла низкая деревянная лавка на ней и расположились Аманжан с Бакытжаном словно двое обвиняемых на скамье подсудимых.

Будто не замечая ночных гостей, старик заученно обиходил: совал дрова в печь, подливал керосину в лампу, ставил чайник на печку. И лишь негромкий шум его работы нарушал тишину. Наконец Аманжан не выдержал — нетерпение было в крови этого жигита.

— Ата! — громко позвал он. — Попить у вас найдется? Попить бы, я говорю.

Старик и ухом не повел. Развалясь на нарах, достал патронташ и стал проверять патроны, вынимая их из гнезд. Пустые откладывал в сторону.

— Эй, пить хочу! — сердито, крикнул Аманжан.

— Ну чего орешь? Я не глухой, — спокойно отвечал старик. — То замерз, а то пить ему подавай. Иди вон за дверь да снегу похватай, коли пить хочешь. Его много, снежку-то…

Опять настала тишина. Жигиты сидели одетые, ибо никто им не предложил раздеться, и вскоре им стало нестерпимо душно. А хозяин занялся набивкой пистонов в пустые гильзы — и столь деловито, словно никаких гостей в доме не было. Закипел чайник, забрякала на пару крышка. Не вынося больше жары, парни принялись снимать шубы, не дожидаясь приглашения. Бакытжан, способный спать и на морозе, здесь, в тепле, совершенно расклеился и стал ронять голову на грудь. Но на все это хозяин ровным счетом никакого внимания не обращал И тогда Нуржану пришлось начать унизительный разговор:

— Отец, мы устали с дороги. Можно спать ляжем?

— Спите, — ответил старик.

— А куда нам ложиться? — вскочив со скамьи, крикнул Аманжан. — Куда, можете сказать сами? Или за язык надо вас тянуть, аксакал?

Старик спокойно взглянул на него.

— Ты чего расфыркался, милейший? — усмешливо осведомился он. — Не нравится у меня — вот бог, а вот порог, ступай и прикрой дверь с той стороны. Небось не за моим сеном едешь. Так что приткнись, где сидишь, и спи себе. Пуховой перины для тебя не припас еще.

Аманжан яростно пробормотал, обернувшись к Нуржану: «Вот же старый пес!»

— Ну ты! Болтай у меня! — прикрикнул на парня старик. — Благодари бога и за это. — Он упруго, словно молодой, спрыгнул с нар; достал откуда-то ситцевый мешочек и, взяв оттуда щепотку чаю, бросил в кипящий чайник.

Жигиты растерялись. Молча смотрели на то, как хозяин поставил на широкий сосновый пень, заменявший, очевидно, стол, одну пиалу, одну ложку, ломоть хлеба, кусок холодной дичины, молоко в чашке и принялся прихлебывать забеленный молоком чай, не подумав даже пригласить к столу гостей. Самый жадный до еды, Бакытжан, заснул и не видел всего этого; зато друзья его, не евшие со вчерашнего вечера, глотали слюнки и дрожали от ярости.

А м а н ж а н (не выдержав). Эй! А нас не пригласите ужинать? С утра не жрамши…

С т а р и к. А ты куда ехал? К отцу на именины? Надо было харчей захватить.

А м а н ж а н. Казахи говорят, что еда путника лежит на дороге.

С т а р и к. Пусть казахи говорят, а я не казах! Так что гоните по пятерке за ночлег! Пять рублей за душу. Ну?