Человек-Паук. Вечная юность

– Так вот зачем ему скрижаль! Должно быть, он понимает, что с ним происходит, и подозревает, что ждет его со временем. Наверное, он надеется, что на скрижали сказано, как остановить цикл. И как тут не надеяться? Это же все равно что проклятие!

– Да. Сильвермэйн-ребенок – это уже достаточно скверно, а скоро он станет взрослым… Думаю, нужно известить обо всем этом Человека-Паука.

– Я сообщу ему как можно скорее.

– Хорошо. А после постарайся успеть хоть на остаток этой лекции. Похоже, Блэнтон на тебя сильно зол, – щелкнув ручкой о колено, Коннорс быстро написал несколько строк на листке из отрывного блокнота с эмблемой ГУЭ. – Вот тебе записка. Здесь сказано, что мне нужна была твоя помощь для спасения некоторых лабораторных образцов.

– Вряд ли это поможет, но все равно спасибо.

И тут Питера осенило: «Если есть способ остановить цикл, то эликсир может помочь тете Мэй!»

– Что-нибудь еще? – спросил Коннорс.

«О пересадке ему сказал Человек-Паук. Значит, и этот вопрос должен задать он, а не Питер Паркер».

– Нет, просто все это так необычно… Еще раз спасибо за записку!

* * *

ДОЖДАВШИСЬ ухода Паркера, Коннорс решил уничтожить образец. Поденка уже четыре раза прожила свою жизнь. Не зная, как ее измененный организм скажется на экосистеме, он не мог выпустить ее на волю. Альтернатива – оставить ее снова и снова повторять жизненный цикл в тесном контейнере для образцов – казалась жестокой.

Он вымыл емкость в раковине, растер крохотное тело между пальцев и проследил, как его останки, кружась, исчезли в сливе для опасных отходов. Из глубин подсознания всплыл странный импульс – желание съесть поденку.

Ящерицы обожают насекомых.

Такие мимолетные мысли посещали его каждый день – точно так же у среднего человека на миг возникает желание придушить водителя, подрезавшего его в потоке транспорта. С момента похищения реальной опасности возрождения Ящера больше не возникало.

Все это лишний раз убеждало: совет, данный Человеку-Пауку насчет пересадки, был верен. Стенолазу повезло больше, чем Коннорсу: он мог использовать свои возможности на благо окружающих, но оба они чувствовали невидимую стену, отделявшую их от других представителей своего вида.

Тут он заметил уголком глаза гибкую фигуру, появившуюся на подоконнике.

Помяни черта…

– Человек-Паук? – спросил он.

Но костюм был не тот, а голос – слишком юн.

– Сильвермэйн!

– Это мое прозвище, верно? Рад слышать, что меня снова так зовут.

– А сам ты не уверен? – спросил Коннорс, внимательно следя за его лицом.

– Еще как уверен, – мальчишка взглянул на клочок бумаги, зажатый в руке. – Доктор Коннорс, правильно? Тот самый тип, что сделал меня таким. Смешно. Память то ускользает, то возвращается, но твоя болтовня с этим студентом восполнила кое-какие пробелы. Может, на секунду я и забыл свое прозвище, но большую часть вашей беседы понял. А ты, как бы ни был умен, кое-что упустил.

Долговязый подросток подошел ближе. Тело его выглядело слегка нескладно, будто он слишком быстро вытянулся из-за гормональных изменений в период созревания. Но Коннорса больше волновало другое: длинные пальцы мальчишки крепко сжимали старинный томми-ган. Вспоминая, чем когда-то угрожал ему этот гангстер, Коннорс с трудом сохранял спокойствие. Впрочем, воспоминания Сильвермэйна явно были разрозненны и спутаны, и без ущерба для его личности тоже не обошлось. У него просто не могло быть прежних возможностей и связей.

А Билли и Марта гостили у родственников во Флориде, и им ничто не угрожало.

– Хочешь рассказать, что я упустил? – спросил Коннорс.

Поначалу мальчишка смутился, затем пришел в ярость:

– Хочу ли я? Нет! Но вот ты наверняка захочешь послушать, потому что от этого зависит твоя жизнь.

С этими словами он качнул стволом перед лицом Коннорса, и Ящер в подсознании доктора насторожился.

– Во-первых, не так все гладко, как у той мухи, что ты смыл в раковину. Иногда ничего не происходит неделями и даже месяцами, а потом начинаешь расти, как бешеный, и корчишься от боли на земле, будто побитая собака. А потом приходишь в себя – уже на год старше и немного умнее.

Заметив свое отражение в оконном стекле, мальчишка потер щеку.

– Как думаешь, сколько мне сейчас? Лет четырнадцать? Скорей бы хоть усы приличные отросли… В общем, когда я впервые вернулся из этой… не знаю… темноты? Первое, что увидел – это толстые-толстые руки. Они поднимали меня – вверх, вверх, вверх, к огромному лицу. Нет, это был не лик господа, ничего такого, просто какая-то уборщица. Она отнесла меня в больницу, там меня всего истыкали и искололи, как подушечку для булавок. А я был – точно младенец. Не знал даже, кто я такой, но понимал, что должен же кем-то быть. Как будто сама идея меня никуда не делась, но спряталась где-то далеко-далеко. Как будто… как будто есть у тебя любовь всей жизни, ты думаешь, что знаешь о ней все, а потом оказывается, что тебе просто всю жизнь морочили голову. Из больницы я сделал ноги, как только смог, но не мог начать собирать себя по кусочкам, пока не выучился читать.