Человек планеты, любящий мир. Преподобный Мун Сон Мён. Автобиография

Одна из черт моего характера заключалась в том, что я непременно должен был знать обо всем, что попадалось мне на глаза. Я не мог ограничиться беглым осмотром и тут же начинал гадать: «Интересно, как называется вон та гора? И что там наверху?» Мне нужно было пойти и увидеть все своими глазами. В детстве я облазил сверху донизу все горы в радиусе десяти километров от дома. Я бывал везде и всюду, даже за горами. И когда я видел гору, сияющую в лучах утреннего солнца, я уже знал, что это за гора и что на ней растет, поэтому мог спокойно любоваться ею. Мне не хотелось даже смотреть на места, о которых я ничего не знал. Я должен был разузнать обо всем, что попадалось мне на глаза, и даже сверх того. Иначе я просто не находил себе места, и неизвестность превращалась в пытку.

Отправляясь гулять в горы, я спешил прикоснуться к каждому цветку и каждому дереву. Мне мало было просто глядеть на окружающий мир: я должен был непременно потрогать каждый цветок, понюхать его и даже пожевать. Мне так нравилось прикасаться к цветам, вдыхать их аромат и ощущать их вкус, что я вполне мог бы засунуть нос в цветущий куст и просидеть так весь день! Я так сильно любил природу, что мог целыми днями бродить по горам и долинам, позабыв о том, что пора домой. Когда старшие сестры ходили в горы на сбор диких овощей, я отводил их туда и собирал овощи вместе с ними. Благодаря этому я многое узнал о самых разных дикорастущих плодах и овощах, которые и приятны на вкус, и питательны. К примеру, чтобы сполна ощутить чудесный вкус и аромат дикорастущего сымпаги[6], нужно приноровиться к одной его особенности. Растение смешивают с пастой из красной фасоли, добавляют в тарелку с пибимпапом и кочхуджаном, и блюдо становится таким ароматным! Чтобы съесть сымпаги, нужно положить его в рот и задержать дыхание на несколько секунд, и тогда присущая ему горечь уйдет, уступив место совсем другому вкусу.

Еще я любил лазать по деревьям. Чаще всего я взбирался на огромный двухсотлетний каштан, росший у нас во дворе. Мне нравилось любоваться пейзажем, открывавшимся с верхних веток дерева. Я видел даже то, что происходило за границами нашей деревни. Стоило мне забраться туда, и я ни в какую не хотел слезать вниз. Иногда я сидел на том дереве до глубокой ночи, и тогда младшая из моих старших сестер выходила во двор и поднимала шум, твердя о том, как это опасно, и пытаясь согнать меня с дерева.

— Ён Мён, пожалуйста, спускайся вниз! — умоляла она. — Уже так поздно, ты бы шел домой и ложился спать!

— Если я захочу спать, я могу уснуть прямо здесь!

Она могла говорить что угодно, но я и с места не двигался, продолжая сидеть на ветке каштана. В конце концов она выходила из себя и кричала в ярости: «Эй ты, обезьяна! А ну-ка, слезай сейчас же!»

Может быть, мне так нравилось лазать по деревьям из-за того, что я родился в год Обезьяны? Когда на каштане появлялись колючие шарики, свисающие целыми гроздьями, я брал палку и прыгал под деревом, пытаясь их сбить. Это было так весело! Мне очень жаль нынешних детей, которые выросли вдали от природы и не узнали всех этих радостей.

Еще мне интересно было наблюдать за птицами, свободно порхающими в небесах. Порой мое внимание привлекали особенно красивые птички, и тогда я старался разузнать о них как можно больше: к примеру, как выглядит самец, а как — самка. Тогда у нас не было книг, из которых я мог бы почерпнуть информацию о различных видах деревьев, кустарников и птиц, поэтому приходилось исследовать все самому. Я частенько пропускал обеды и ужины, гуляя по горам и долам в поисках зимовья перелетных птиц.

Однажды я несколько дней подряд утром и вечером влезал на дерево, чтобы понаблюдать за сорочьим гнездом. Мне так хотелось увидеть, как сороки откладывают яйца! В конце концов, мне это удалось, и мы даже подружились с хозяйкой гнезда. В первые дни при моем приближении сорока начинала истошно трещать и суетиться, но потом стала спокойнее и смогла подпустить меня ближе.

Я дружил и с насекомыми, которые водились в наших краях. Каждый год в конце лета на верхние ветви хурмы, росшей за моим окном, усаживалась звонкоголосая цикада и устраивала настоящий концерт. Я был так рад, когда к началу осени наконец-то замолкали пронзительные трели других цикад, раздражавшие нас все лето, и вместо них начинала петь та самая звонкоголосая цикада. Ее голос напоминал о том, что влажный летний сезон подходит к концу и скоро сменится осенней прохладой.

Это был особый напев, что-то типа «Сулу-сулулулулулу!». Каждый раз при звуках этой песни я запрокидывал голову вверх, глядел на хурму и думал: «Конечно, такой певице нужно забраться повыше, чтобы ее пению порадовалась вся деревня! Кто бы услышал ее, вздумай она спуститься в яму и петь оттуда?»