Человек под маской дьявола

Ее слова прозвучали отчаянно, и я даже представила как изменилось выражение лица Генриха, так как в ту же минуту он повысил голос:

— Зачем ты притащила сюда детей! Генри! Ты с ума сошла? Привести евреев прямо в руки нацистов! Это все равно, что дразнить голодную собаку свежим куском мяса…

— Не смей сравнивать моих детей с мясом, — злобно прошипела Генриетта.

— Оставайся здесь, я попробую что-нибудь узнать.

Дверь распахнулась, и Генрих едва не снес меня, вылетая из кабинета. Я успела отойти в сторону. Бросив на ходу недовольный взгляд, он схватил свое пальто и выбежал из дома. Я вошла в кабинет. Генриетта сидела в кресле и бездумно смотрела в окно. Когда я подошла к ней, она обернулась. Я не о чем не спрашивала, она заговорила сама. Но это вовсе не значило, что она прониклась ко мне, ей просто хотелось чтобы ее кто-то послушал.

— Стефании совсем недавно исполнился годик, а Карлу уже пять лет. У него есть все данные, чтобы стать великим художником. Вы бы видели как он рисует — это божественно. Мой муж говорит, что евреи одарены талантами от Бога, и оттого нацисты так не любят нас. Они нас боятся… Перед свадьбой, я приняла его веру… Но они забрали его, а меня оставили, так как рождена я немкой. Разве это справедливо? Если моей семье суждено пройти этот путь, я должна быть рядом с ними… Разве можно разлучать мать и детей? Разве можно разбивать семьи? Разве можно разбивать сердца. — Ее голос надломился, она уронила голову на руки.

Мне показалось, что Генриетта бредит, и ей совершенно не важно, слушают ее или нет. Я видела перед собой женщину, полную отчаяния, но не могла найти для нее слов утешения. Как бы то ни было, она была одной из них… она оставалась немкой. Светловолосой и голубоглазой. Высокомерной и надменной. Я предпочла смолчать.

Из коридора послышался тихий топот маленьких ножек, и на моем лице невольно отразилась мягкая улыбка. В дверях появился Александр. Он осторожно заглянув, с любопытством посмотрел на странную женщину.

— Аня. — позвал он меня.

Не смотря на то, что ситуация в нашей семье наладилась, Александр привык ходить по дому тихо и незаметно, опасаясь быть замеченным случайными гостями генерала. Я не учила мальчика этому, он сам понял, что так будет правильно. Выросший в условиях гетто, он знал, что офицер в серой форме, может быть опасен. Как бы то ни было, Генрих и его однополчане, оставались смертельной опасностью для еврейского мальчика.

— Да мой хороший, — отозвалась я.

Александр еще раз осмотрелся и быстро подбежав ко мне, протянул ручки. Я взяла его на руки. Генриетта бросила на мальчика уставший взгляд.

— Очаровательный ребенок. Ваш?

— Да.

— Вы еврейка? — недоверчиво сощурившись, поинтересовалась Генриетта, рассмотрев в Александре характерные черты лица.

— Нет.

— Его отец еврей?

— Его родители евреи.

Генриетта заинтересованно посмотрела на меня.

— Кто вы такая? Судя по вашей одежде, вы не прислуга. Неужели Генрих все же преступил свои принципы и завел роман с полукровной.

— Я русская. У нас с Генрихом нет романа.

— Ты иммигрантка? Я слышала, что после революции многие из ваших, бежали за границу. Ты одна из них?

— Я пленная.

На лице Генриетты отразился неподдельный испуг, она всплеснула руками и охнула от удивления.

— Кто-нибудь знает, что ты живешь здесь? Генрих притащил тебя из России? Ты хоть понимаешь, что больше евреев, эти полоумные ненавидят русских? Они называют вас варварами.

— Это смешно.

— Возможно. Если ты русская, откуда в доме еврейский ребенок? — Генриетта смерила Александра холодным, изучающим взглядом. — Я хорошо знаю Генриха, он не из тех, кто славится добротой и состраданием.

Я решила, что разговор надо продолжить без ребенка. Позвала Януша и передала ему мальчика. Генриетта бросила еще более непонимающий взгляд на учителя и ее изящные брови, едва уловимо дернулись вверх.

— Это не мыслимо… — пробормотала она сама себе под нос.

Когда Януш исчез, унося с собой мальчика, я встала напротив Генриетты.

— Вы хорошо знаете Герниха, не берусь оспаривать это утверждение, но видимо я, знаю его лучше. Я нашла Адама у стен гетто. Его родители погибли и он остался сиротой. Генрих позволил оставить мальчика в доме.