Человек разговаривает с ветром

Тихо клацают дверные задрайки, кто-то входит в кубрик. Боцман! Я слежу за ним из-под полуприкрытых век. В синем свете ночной лампочки его лицо кажется мертвенно-бледным. Вот он остановился возле моей койки, поправляет одеяло. На меня веет крепким запахом табака. Слышу: боцман переходит в угол, где спит Федя Спичкин. Долетает шепот:

— Почему с ним никто не пошел? Это ваше упущение, Спичкин.

— А зачем ему сопровождающий? Надо, чтобы человек почувствовал, что ему доверяют. Потом, он шел к своей девушке, делегация тут ни к чему.

Боцман после некоторого молчания произносит:

— И все же мы где-то недоработали… Командир за это не похвалит.

— Когда я был у командира, он сказал, чтобы ни в коем случае из Шыпы не делали события.

Боцман вздыхает:

— Так-то оно так, а все же…

Минуту они молчат, потом боцман говорит:

— Ладно, спите… — И осторожно удаляется из кубрика.

А в пятнадцать минут первого через люк сваливается Шыпа. Он тяжело дышит. Кто-то включает свет, и головы ребят, как по команде, поворачиваются к нему. Чтобы спрятать глаза, Шыпа начинает стягивать фланелевку. Никто не произносит ни слова.

Наконец Федя Спичкин спрашивает:

— Как здоровье твоей девушки, Петя?

— Поправляется, — нехотя роняет Шыпа.

Федя спускает с койки волосатые ноги. В глазах у него начинают плясать веселые искорки.

— А мы тебя ждали к утру…

— Я бежал… — быстро говорит Петя и поднимает голову.

— Ты опоздал, — спокойно говорит Федя, и веселые искорки сразу исчезают. — Ты подвел своих товарищей.

Петя делает глотательное движение.

— Но я бежал… Никогда не бежал из увольнения, теперь бежал. И маме позвонил по междугородней, чтобы денег больше не слала. Если не верите — вот квитанция… — Он протягивает бумажку. — Из-за этого и задержался.

— Нет, ты не задержался, — Федины слова звучат беспощадно: — Ты опоздал. Совершил проступок. И ты ответишь нам за это сполна.

— Я не хотел опаздывать. Я бежал!.. — почти кричит Петя.

Его голос одиноко повисает в воздухе. Кругом зловещее молчание. Оно страшно, это молчание. Петя с испугом смотрит на меня. Я отвожу глаза, и у меня проносится мысль: «Сейчас что-то произойдет…»

Но из открытого люка раздается:

— Эй, в кубрике!.. Кто там включил свет среди ночи?

Это дежурный.

…Утром мы выходили на поиск подводной лодки. Ревут моторы. Выхлопные газы режут глаза. А море синее-синее. Я смотрю в проносящуюся мимо воду и думаю о том, что это плавает золото. Мне хочется узнать все тайны моря. Я обязательно прочитаю много книжек о море.

Потом по сигналу тревоги мы занимаем свои боевые посты. Мой пост рядом с Петиным, через штурманский стол. Петя надел свои большие черные наушники.

— Боевой пост гидроакустики к бою готов! — докладывает Петя.

Я включаю свою станцию. На голубоватом экране вспыхивают очертания далекого берега. Море — вот оно, передо мной. Я представляю себе это море: безбрежное, с шумными валами. Катер начинает встряхивать.

В рубку спускается командир, склоняется над картой. Он берет измеритель, шагает им по карте, а потом раздумывает. Только на этот раз он потирает переносицу.

— Так!.. — старший лейтенант прихлопывает карту ладонью. — Курс двести сорок!

— Есть, курс двести сорок! — доносится с мостика голос рулевого Феди Спичкина.

Когда командир уходит, Петя кричит мне через стол:

— Дальность обнаружения невелика. Проклятый планктон… — И, глядя на меня, умолкает.

Вероятно, в моих глазах — осуждение, обида, жалость — все то, что я испытываю сейчас по отношению к Пете. Впервые его губы расползаются в какую-то страдальческую улыбку. И я кричу:

— Инфузория ты, Петя!

— Не сердись на меня… Я этой ночью многое понял! — в ответ кричит мне Петя.

А я думаю: «Наверное, познать тайны моря легче, чем стать настоящим человеком».

Майор Б. Петров ТАКОВА ЗАКОНОМЕРНОСТЬ

Командир взвода связи старший лейтенант Чугреев в первый же день назидательно сказал Ловичеву:

— Уж больно вы робкий, Ловичев. Будьте посмелее. А то ведь тут у нас народ тертый, на язык острый. Им палец в рот не клади. — И выразительно поднял палец, потом быстро согнул его, будто показывая, как это может произойти.

Ловичев смущенно усмехнулся, сказал положенное «есть» и вышел из канцелярии. А что он мог еще сказать? Что он не такой уж робкий, как показалось командиру? Ну так это доказывается не словами, а делами, поведением.

И все-таки солдат недооценил предупреждение старшего лейтенанта. Очень скоро ему пришлось сильно в этом раскаяться.

Ловичев ждал, что его немедленно назначат на должность, поручат работу на телефонной станции или на линии. Но старший лейтенант Чугреев велел послать его дневальным: пускай обвыкнет.

В общем-то это было правильно. Ловичев исправно нес службу у тумбочки, следил за порядком, отдавал честь, кому положено, вовремя подавал команды и, соблюдая устав, заставил идти спать писаря Сомина, который, по обыкновению, любил после отбоя торчать в канцелярии роты.

Потом, когда казарма погрузилась в сон, Ловичев, вспоминая события минувшего дня, стал размышлять на досуге.