Человек разговаривает с ветром

Я улыбаюсь и вытягиваюсь перед Федей, как перед адмиралом. Федя любит шутить. Правда, бывают у него шутки, когда совсем не до смеха. Как-то я два раза подряд проспал побудку. В третий раз Федя, похлопав в ладони, закукарекал у моего уха, и я проснулся. С тех пор стоит мне задержаться в постели — ребята хором поют возле меня по-петушиному.

— Выражаю искреннее соболезнование! — звучит сзади меня тенорок.

Я быстро оборачиваюсь и вижу Петра Шыпу. Он — наутюженный, с зеркальной бляхой — машет мне рукой, направляясь к трапу. Я смотрю на его брюки и загораживаю дорогу.

— А ну давай назад!

— Чего?.. — удивляется Шыпа.

— Назад, говорю. В таких брюках не выпущу. — И киваю на его зауженные брюки-дудочки.

— Ты что? — продолжает удивляться Петя. — Брюки как брюки. Смотри. Он поочередно демонстрирует передо мной свои штанины.

— Иди переоденься, — спокойно говорю я. — Не то совсем в увольнение не пойдешь.

— Медуза!.. — Петя всегда ругается зоологическими словечками. — Что ты понимаешь в моде? Инфузория!..

Петра Шыпу перевели к нам с другого катера около месяца назад. Уже на второй день Петя, схоронившись в агрегатной, начал выпиливать из светящихся пластинок буквы на погончики. Наш боцман мичман Игнатов обнаружил это и со страшным шумом забрал пластинки. С неделю Петя ничем не проявлял себя, но потом, критически осмотрев свою бескозырку, принялся безжалостно ее потрошить для «придания ей морского вида». За это он получил от боцмана два наряда. Петя, глупо улыбаясь, воспринял эти наряды как должное… Гидроакустическая станция у Пети всегда в порядке. А вот в своем неистребимом желании преображать матросскую форму Петя просто отсталый до крайности человек. Иногда даже жаль его. Три дня назад Пете почему-то не понравились ленточки на бескозырке, и он удлинил их, но был сразу разоблачен тем же боцманом.

Сегодня боцману, видимо, тоже не сиделось на месте. Не успели мы с Петей основательно поругаться, как на палубе появился боцман.

— Ну-ка подойдите ко мне, — поманил он Шыпу пальцем. — Это что у вас за брюки такие?..

Боцман у нас маленький и весь какой-то шарообразный: лицо круглое, плечи тоже круглые, ноги колесом. Когда он «разносит», то имеет привычку смотреть не на виновника, а на кого-нибудь другого.

— Флот позорить!.. Когда же это вы успели переодеться? В строю, помнится, вы были в других брюках…

Петя глупо улыбается. Боцман переводит взгляд на меня, и я чувствую себя так, словно это я виноват, что Петя нарушил форму.

— Значит, по-прежнему идете на поводу у стиляг!.. — продолжает между тем боцман. — И как вам не стыдно, товарищ Шыпа… Позорите отличный катер.

Петя продолжает улыбаться. Есть же такая деревянная, ничего не выражающая улыбка! Мне опять становится жаль Петю.

— Эти брюки сейчас же сдать мне, — после некоторого молчания говорит боцман, — а в увольнение сегодня вы не пойдете.

«Эх, Петя, Петя… — думаю я. — Сам ты инфузория».

Я вспоминаю прибытие Пети на катер. В тот день я делал приборку в офицерском коридоре. Вдруг по трапу скатился боцман и постучал в каюту командира. Из-за неплотно прикрытой двери донеслись голоса.

— Товарищ командир, похоже, что у нас исправительный батальон!.. — возмущенно заговорил боцман.

Я затаил дыхание.

— Что случилось? — глухо спросил командир.

— Всех разгильдяев к нам списывают. Теперь вот Шыпу прислали… Уже на палубе сидит, с вещами. Имеет три опоздания с берега, два нарушения формы одежды.

Последовала длинная пауза.

Я представил себе нашего старшего лейтенанта. Должно быть, он раздумывал. Мне часто приходится видеть, как раздумывает командир. Особенно в море, над картой. Подойдет, возьмет измеритель, что-то прикинет на карте и раздумывает. То кусает себе губы, то так и сяк двигает бровями или какой-нибудь мотивчик выводит. А потом внезапно выпрямится, шлепнет ладонью по столу и скажет: «Так!..» И лицо его в этот миг приобретает какое-то светлое, одухотворенное выражение.

В этот раз я тоже расслышал шлепок ладонью:

— Так!.. Веди его, боцман, сюда…

Я, конечно, постарался испариться из офицерского коридора. На палубе увидел Шыпу. Он стоял, склонившись над бортом, и что-то внимательно рассматривал в воде. Потом он это делал довольно часто.

Ночью, после дежурства, просыпаюсь от громких голосов. Смотрю на часы: половина первого. Ребята почему-то не спят. Костлявый Федя Спичкин сидит на койке, свесив волосатые ноги. Почти впритык с моей — койка Пети Шыпы. Он тоже не спит. Несколько человек расположились за столом.

— Итак, ребята, Петру Шыпе предлагаю вынести общественное порицание, — говорит Федя Спичкин.

— Мало, — бросают из-за стола (по голосу узнаю Митю Ершова, моториста). — Выговор ему влепить на комсомольском собрании.

Поднимается шум.

Петя вдруг садится на койке.

— Ребята!.. — Он умоляюще прикладывает обе руки к груди. — Ребята! Я не хотел вас подводить…

— Брюки зачем переделал?

— Я не переделывал, я купил…

— Это на какие денежки ты купил? — ехидно сощурился Митя Ершов.

— Мне мама прислала, — тихо говорит Петя.