Человек разговаривает с ветром

— Это все Василий Петрович. У него два ордена за трудовые отличия — орден Ленина и «Знак Почета». Он такой необыкновенный человек, просто рассказать невозможно. С ним все инженеры советовались, и он первый стал бороться за бригаду коммунистического труда. А ребята у нас были отчаянные. Сначала не все гладко шло. Некоторые выпивали. Но у Василия Петровича не вывернешься. Он так настроил людей, что потом вся бригада обрушивалась на того, кто провинится. Меня десятилетку заставили кончить. Коля Гречихин и Степан Сайкин в институт поступили, Толя Пономарев и Алик Григорян — в техникум. Жили мы как одна семья. Была у нас в бригаде Вера Полубоярова. Мы, когда ее замуж выдавали, тайком в завкоме квартиру выпросили. Мебель купили. Все обставили и прямо из загса привезли молодых в новую комнату. Жених Веры — Сенька, он из другой бригады был, обалдел от удивления. А Василий Петрович сказал ему за столом: «Всю жизнь чтоб относились друг к другу по-товарищески, с уважением. Верочку мы знаем. И ты, Семен, парень хороший, но имей в виду: обидишь Веру — будешь иметь дело со всей бригадой».

Солдаты слушали с интересом. Из последнего ряда тот же голос, что крикнул раньше: «Знаем!», вдруг сказал:

— Всё бригада, бригада, а ты что там делал? Какие рекорды поставил?

На крикуна зашикали. А Мечников опять смутился, но ответил твердо:

— Я рекордов не ставил. Работал, как все. А о бригаде я говорю потому, что это и есть моя биография.

Старшина Рябов привстал с табуретки, нашел взглядом крикуна. Убедившись, что не ошибся, медленно опустился на свое место. Комсомольцы дружно засмеялись: все хорошо поняли, что означал взгляд старшины.

После собрания, поздравляя Мечникова, старшина спросил:

— Почему ты сказал в первый день, что служить будешь вполсилы?

— Запомнили? — удивился Мечников. — Нет, я не собирался вполсилы служить, просто обошел роту и увидел: есть еще у нас непорядки. Не очень старайся — все равно сойдет. А теперь…

— Ну, теперь, — перебил старшина, — теперь мы с тобой… Кстати, поздно уже, спать пора. — Рябов глянул на часы и легонько подтолкнул Мечникова к выходу.

Капитан А. Кирюхин ЛИШНИЙ РУБЛЬ

В Доме офицеров только что закончилось совещание командиров подразделений. Просторное прохладное фойе быстро пустело, становилось тихим и немного печальным.

Капитан Кириллов последним выходил из зала. Шаги его гулко прозвучали под высокими сводами, а затем будто спрятались где-то в углу. На улице, видно, совсем недавно прошел короткий летний дождь. Мокрый асфальт блестел, и в нем, как в ночной реке, отражались зыбкие огни фонарей. Дышалось свободно и легко.

Кто-то тронул Кириллова за рукав. Он догадался: это его бывший сокурсник по училищу, ныне командир соседней ракетной батареи, капитан Симонов. Не оборачиваясь, Кириллов просто сказал:

— Пойдем?

Они шли под густыми кронами деревьев, отгороженные от шумов и суеты улицы зеленой стеной. Здесь было темновато, тихо и хотелось молчать. И все же Кириллов заговорил:

— Нет, Евгений, ты ошибаешься. Мне больно было слушать на совещании, когда ты пытался взять под сомнение доверие как метод воспитания солдата. У нас же сейчас растет новый человек — человек завтрашнего коммунистического общества. Смешно мерять его старой меркой, не верить ему.

Высокий щеголеватый капитан Симонов чуть сдвинул фуражку на затылок и снисходительно улыбнулся. Ему вовсе не хотелось продолжать спор, начатый еще на совещании. Но, чтобы подзадорить друга, он небрежно заметил:

— Доверять — доверяй, но проверка — главное.

Кириллов не стал препираться: слишком много говорили об этом на совещании. Офицеры спустились пр крутогорбой, наполненной ароматом цветущей акации улочке к реке. Слышно было, как у берега лениво плещется и вздыхает волна. На слабо освещенном дебаркадере кто-то наигрывал на гитаре старинный романс.

— Недавно у нас на батарее приключилась интересная история, — сказал Кириллов. — Хочешь, расскажу!

— Ну что ж…

Кириллов помолчал, словно прислушиваясь к вздохам реки, и задумчиво, не торопясь начал.

…В канцелярии батареи их было двое. Капитан Кириллов, склонив голову над тетрадью, составлял план-конспект завтрашних занятий. За соседним маленьким столиком пристроился старшина батареи Храмов. Суровое скуластое лицо его было сосредоточенно и спокойно. Старшина усердно работал карандашом и линейкой, расчерчивая лист нарядов сержантского состава, и что-то мурлыкал себе под нос.

Прислушиваясь, Кириллов уловил мотив «Бородина»:

Скажи-ка, дядя, ведь недаром…

Храмов — ветеран в армии. Прослужил раза в два больше комбата. Может, поэтому и любит старинные солдатские песни. Семья его — жена и две дочки — живет неподалеку, в военном городке. И поэтому старшина появляется в казарме в самое неожиданное время — ночью, когда дежурного клонит в сон, рано утром, до подъема. Солдатам даже кажется, что он и ночует где-то здесь, в казарме.

— Иван Васильевич, — негромко позвал Кириллов.

Старшина резко поднял голову:

— Слушаю вас, товарищ капитан.