Человек с бриллиантовой рукой. К 100-летию Леонида Гайдая

Наверное, одно из самых уничижительных (и часто цитируемых) высказываний о Гайдае принадлежит Григорию Козинцеву после просмотра «Двенадцати стульев»: «Хам, прочитавший сочинение двух интеллигентных писателей. Хамский гогот»[289]. Видимо, собственные заслуги по «электрификации Гоголя» в 1922 году силами «Фабрики Эксцентрического Актера» (ФЭКС) стерлись из памяти Григория Михайловича. Брезгливо отвернулся он и не признал в Гайдае режиссера, впитавшего в себя эксцентризм и абсурдизм 1920‐х, когда даже «великий и ужасный» Сергей Эйзенштейн экспериментировал в этом поле. В 1932 году Эйзенштейн собрался снять полноценную комедию под названием «МММ», поразительным для человека, осознанно заставшего 1990‐е. По сюжету главный герой, Максим Максимович Максим, приглашает в советскую действительность исторических бояр, патриарха, сказочных богатырей и разных мифических существ. В финале один из персонажей комедии должен был изречь поэтический парафраз сталинских слов 1930 года: «Чужой земли не надо, но ни пяди своей не отдадим!»[290]. Комедии у Эйзенштейна не вышло, а сохранившиеся наброски сценария заставляют некоторых киноведов относить «МММ» к самым слабым сценариям мастера. Но неудача на практике не помешала автору оставить по своему обыкновению ряд теоретических текстов о комедийном жанре, в том числе и о невозможности ее адекватной литературной записи[291].

Надо сказать, что попытки подступиться к феномену Гайдая с киноведческих позиций предпринимались еще в период его активной работы. В 1970‐е планировалось сделать как минимум три издания про Гайдая, но ни одно из них свет тогда так и не увидело. В 1971‐м Д. Николаев сдал в редакцию журнала «Искусство кино» готовую рукопись о творчестве режиссера[292]. Текст сложно назвать выдающимся, к тому же он требовал значительной редактуры, но вместе с тем в нем было уделено значительное внимание сюжетам из биографии Гайдая, которые прежде и какое-то время после киноведы обходили стороной.

В неопубликованной рукописи Д. Николаева «Леонид Гайдай. Творческий портрет», например, очень обстоятельно описываются мытарства Гайдая с первым самостоятельным фильмом «Жених с того света». Автор недвусмысленно дает понять, что причины критики, вынужденных переделок и изъятий были вовсе не в слабом профессионализме новичка Гайдая, но в советской цензуре. Хотя слово «цензура» не упоминалось на страницах рукописи, Николаев описал ситуацию множественных просмотров фильма комиссиями, члены которых высказали множество частных претензий, в сумме обусловивших колоссальные изменения уже готового фильма. Сатирический запал «Мертвого дела», ставшего после переделок «Женихом с того света», обозначался Николаевым как еще одна причина вмешательства чиновников от искусства в работу режиссера[293].

Здесь уместно вспомнить комментарий Саввы Кулиша, который присутствовал на первом просмотре фильма на студии в 1957 году. Первоначальная версия фильма произвела на него «убийственное впечатление»: «Это была очень смешная, очень жесткая и отчаянно смелая картина, совершенно не характерная для тогдашнего кино. На экране ощущался ужас человека, который не может никому доказать, что он жив. Его собственное существование в расчет не принимается. Это была по-настоящему абсурдистская картина»[294]. Вместо типичных ошибок руководства и бюрократических перегибов, столь привычных для комедий конца 1950‐х, здесь присутствовал экзистенциальный ужас от невозможности индивида совладать с безличной системой. В своих следующих картинах Гайдай будет тщательно избегать этой безнадежной интонации и всегда будет подбадривать «маленького советского человека». Однако порой этот трагичный взгляд на реальность прорывается в, казалось бы, совершенно неуместных для этого местах. Например, в новелле «Дороги, которые мы выбираем» из альманаха «Деловые люди» или в позднесоветских работах режиссера, которые традиционно зачисляются кинокритиками в раздел творческих неудач.

В своем «Творческом портрете» Николаев отмечает алогичность и абсурдизм гайдаевского юмора. Эксцентрика, парадокс и гротеск – вот фирменные черты комедий Леонида Иовича. Николаев делает также важные замечания в связи с обращением Гайдая к экранизации. Он поражается бережности Гайдая в перенесении на экран рассказов О.Генри, а неудача первой новеллы, по мнению Николаева, заключалась в несовпадении литературного источника и природы дарования Гайдая. Зато в двух других частях были найдены адекватные эксцентрические эквиваленты словесному комизму О.Генри. Именно с этими принципами эксцентрической комедии Гайдай продолжил исследовать окружающую его советскую реальность. Ссылаясь на Гоголя, Николаев отвечает на многочисленные требования к положительному герою комедии, что сам смех становится искомым «благородным лицом» произведения[295]. Кстати, Николаев неоднократно поминает Гоголя, литературный авторитет которого как бы призывается к защите смехового в советских фильмах.