Человек с чужим лицом

Тем временем по городу поползли вздорные слухи про восставшего из могилы узника концлагеря, который охотился на советских милиционеров и простых граждан, принимая их за фашистов, и перегрызал им глотки. Чем более бредовыми подробностями они обрастали по дороге, тем больше им верили.

«Дневников на войне я не вел. Но 1418 огненных дней и ночей не забыты», — вспомнился Артему крепкий зачин советского публициста из нашумевшей книги Брежнева «Малая земля», про которую даже школьники знали, что ее написал за генсека журналист Аграновский. Казарин тоже не вел на войне дневников — в Афгане как-то не до того было. Не вел он их и сейчас. Но все происходящее было самой настоящей войной — невидимой, но беспощадной, и он чувствовал это всем сердцем. Артем крутился, как несчастная белка, засунутая в динамомашину сумасшедшим естествоиспытателем, и никак не мог доискаться, что же произошло на самом деле с Лунцем после того, как он сошел с московского поезда на Светлопутинском железнодорожном вокзале. Стрижак позвонил Казарину прямо с платформы, куда он отправился по следам Лунца, и сообщил, что старика совершенно точно видели носильщики при выходе из экспресса. А вот куда он направился дальше — об этом не мог рассказать, кажется, никто — даже вокзальные бомжи были в полном неведении.

И, что совсем уж уму непостижимо, после этого звонка бесследно исчез и сам Стрижак!

* * *

От Нашатыря несло совсем не нашатырем, а засохшей блевотиной, крепчайшим перегаром и какой-то непонятной кислятинкой, которую обычно источает тело человека, если тот долгое время не моется. Чтобы иметь удовольствие вдохнуть этот прелестный букет ароматов, Казарину пришлось изрядно попотеть.

Бомж Нашатырь был легендой Светлопутинского железнодорожного вокзала. Этот человек-недочеловек, несмотря на непрезентабельную внешность, отличался великолепной памятью и наблюдательностью. Он знал всё и обо всех. Если Нашатырь чего-то не знал — значит, можно было быть уверенным, что этого не знает никто. Артему, имевшему светскую беседу с завсегдатаями привокзального кафе, не составило труда догадаться, что проныра Стрижак просто не мог пройти мимо столь колоритного персонажа. Однако, как Казарину пояснили те же вокзальные алкаши, Нашатыря нынешним утром «загребли менты». Не стрижаковские, конечно, а свои, вокзальные.

Сперва Артему повезло: начальником линейного отдела внутренних дел на транспорте оказался какой-то приятель Стрижака. Окая по-вологодски, майор, у которого даже фамилия была какая-то округлая — Окулов, сказал, что, конечно, Казарин может забирать кого хочет. Только пусть сбегает за бутылкой водки и шоколадкой — бабам в отдел.

Но когда Артем, который уже было решил, что все на мази, выполнил условия этого странного квеста и вернулся с пузырем «андроповки» и шоколадкой «Аленка» в кармане, он вдруг столкнулся с неожиданными препятствиями. Заскорузлый палец майора Окулова с желтым от никотина ногтем скользил сверху вниз по странице увесистой амбарной книги, куда записывались все задержанные, пока не задержался на одной из строчек:

— Нашатырёв, Нашатырёв… Это какой же Нашатырёв? Вонючка, что ли? Ни за что! Кого хочешь проси, только не этого!

Из дальнейших сбивчивых объяснений Окулова выяснилось, что Нашатыря задержали на вокзальной площади, причем не одного, а с огромным обшарпанным чемоданом. Сначала милиционеры, как водится, хотели надавать бродяге пинков, а ручную кладь под шумок сдать в камеру хранения, откуда она, очевидно, и была стырена — соответствующий номерок на ней имелся. Заниматься оформлением очередного уголовного дела, в котором к тому же даже не имеется потерпевшего, всем было мучительно лень. Инцидент, вероятно, разрешился бы к взаимному удовольствию, если бы Нашатырь не выкинул неожиданный фортель.

Когда милиционеры принялись выуживать его из сугроба, куда Нашатырь попытался зарыться в тщетной надежде скрыться от стражей порядка, бродяга принялся отбиваться и, что еще того хуже, выкрикивать всякие обидные для людей в погонах вещи. И добро бы просто козлами обозвал — к этому вокзальные менты давно уже привыкли и ни за что не считали. Но нет — вместо этого Нашатырь орал какие-то совершенно непонятные простым стражам порядка слова: «Сатрапы! Инквизиторы! Бериевские каты!» Но чувствовалось, что оскорблял. Милиционеры разозлились не на шутку, изрядно намяли бунтарю-интеллигенту бока и закрыли его в «обезьянник», а чемодан сдали в камеру хранения, в ту же самую ячейку, откуда он, очевидно, был украден — до выяснения, так сказать. Досматривать его в процессе возни с Нашатырем всем оказалось опять же недосуг. Тем более что, судя по неказистому виду фибрового сундука, поживиться в нем было явно нечем.

В итоге свобода для Нашатыря стоила Казарину не одной, а двух бутылок водки. А теперь эта сволочь сидела перед ним в его собственном кабинете и валяла дурака.

— Итак, Нашатырёв Виктор Петрович, о чем вы беседовали вчера с подполковником милиции Стрижаком и куда он направился после окончания вашего разговора? — терпеливо спросил Казарин.