Человек с чужим лицом

Казарин в полной мере оценивает литературно-протокольный талант Стрижака, с замиранием сердца следит за жуткой мистерией смерти, становится очевидцем превращения человека в произведение искусства, а карлика — непонятно во что, и с ужасом читает алые письмена на стене.

Новые уста подполковника довольно сильно отличались от прежних. Речи, которые они вели, походили скорее не на манеру говорить, присущую Стрижаку, а на его манеру писать протоколы. А сочинять оные Стрижак был мастер. Его описания разительно отличались от обычного протокольного стиля изложения, характерного для различных милицейских бумажек, но при этом сохраняли четкость и конкретность, так необходимые в подобного рода документах. Литературно-протокольный талант милиционера признавали все — даже областное ментовское начальство, хоть оно и недолюбливало своевольного и острого на язык начальника угрозыска. Теперь Казарин смог в полной мере оценить его талант повествователя. Он смотрел карлику в рот, не видя ничего вокруг. Вероятно, он тоже попал под действие гипноза. Перед его глазами одна за другой вставали сцены жуткой мистерии смерти.

«Я потерял счет времени, — вещал Стрижак устами карлика. — Несколько раз забывался, и тогда меня посещали различные фантастические видения. Очевидно, мне вводили какие-то наркотические препараты. Вновь придя в себя, видел, как человек в маске, на этот раз — медведя, освободил верхнюю часть туловища одной моей соседки от пут, и она что-то жадно ела ложкой из миски с помощью единственной оставшейся у нее руки. Вторая женщина отказалась от еды и выбила миску у медведя из рук. Первая тут же нагнулась и стала шарить уцелевшей рукой у себя под кроватью в поисках улетевших туда крошек еды. Затем я снова отключился.

Я терял сознание еще несколько раз, а приходя в себя, видел, как «пациенток» забирал человек, носивший маски различных животных, а потом привозил их обратно, и у них при этом убавлялось конечностей. Два раза наставал и мой черед — так я лишился сначала обеих рук, затем — ушей, носа, языка, голосовых связок и, напоследок, половых органов. Мне хотелось визжать от боли, но я не мог издать ни звука.

Когда ампутировать мне было больше нечего, меня перевели в громадный зал — судя по всему, это была заброшенная церковь. По ее стенам было развешано нечто вроде коконов, в которых угадывались очертания тел людей с ампутированными конечностями. Всего я их насчитал около десятка. Из коконов выходили шланги — что-то типа примитивной системы жизнеобеспечения. Через них коконы дышали и справляли естественные потребности. Время от времени человек в звериной маске обходил помещение по кругу, кормил и поил своих подопытных сквозь эти трубки, вливая туда какой-то питательный бульон. Также он внимательно осматривал каждый кокон и подолгу припадал к нему ухом, по-видимому, проверяя состояние находившегося в нем тела. Казалось, он любовался экспонатами своей жуткой коллекции.

Меня он также подвесил вверх ногами, то есть — тем, что от них осталось. Вися вниз головой, я смог разглядеть, что посреди оскверненного храма возвышался алтарь, который звероликий превратил в омерзительный жертвенник. Он был покрыт засохшей кровью, каловыми массами и клочьями волос. Я сразу понял, что здесь принял мучительную смерть не один из обитателей этого места. Вскоре мои подозрения подтвердились. Однажды нелюдь разрезал ножом оболочку одного кокона, сделанную, по-видимому, из целлофана, и извлек из нее обрубок человека. Я рассмотрел, что это была женщина, хотя груди ее были ампутированы, а на их место пришиты два мужских половых органа, очевидно, позаимствованных у кого-то из обитателей других коконов. Человек в звериной маске вскрыл живот женщины кривым ножом, вытянул оттуда кишки и приколотил их гвоздем к алтарю. Затем он взял изуродованное тело и двинулся вокруг жертвенника в направлении против солнца[21], исполняя странный танец. Кишки при этом наматывались на алтарь. Крик рвался наружу из моей груди, но я по-прежнему не мог издать ни звука.

Затем с другой своей жертвы нелюдь живьем, словно чулок, содрал кожу. Он натянул ее на себя и принялся в таком наряде совокупляться с трепещущим от боли куском оголенного мяса.

Все жертвы выродка извивались от боли, но делали это совершенно безмолвно, из чего я заключил, что они, подобно мне, были лишены голосового аппарата в результате специальной операции. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, что произошло дальше, поэтому не знаю, что звероликий проделал с другими своими жертвами. Я опасался за свой рассудок более, чем за жизнь. Сильнее всего я хотел немедленно умереть — лишь бы больше не видеть этой оскверненной церквушки, превращенной в храм Сатаны. В этот момент я даже поверил в Бога и взмолился ему, чтоб он избавил меня от страданий.