ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

— Чо, паря, чезнуть мечтаешь отсель? Мотри, кабы мишутка в тайге не задрал! И волости обходи — в чижовку упекут. Поздно ты, язви тя в левую пятку, собрался: журыньки в небе уже курлычут, к теплу спешат...

Федор не подал и виду, что старик разгадал его намерения:

— Да ты что, отец? Я покуда с зарубки не соскочил! На заработки иду...

Сто верст до Нижне-Илимска Федор пробирался знакомой тропой. Еще столько же прошел до Илимска, а за ним свернул на юго-запад— где-то там был Братский Острог. Ноги уже были стерты до крови, сапоги разбиты. Запасную пару решил в пути не надевать.

Долго его сопровождало звенящее облако гнуса, способного извести даже крупное животное. Под накомарником лицо Федора распухло, превратилось в бурую маску. Мошкара слепила глаза, лезла в рот и уши, въедалась в кожу, вызывая нестерпимый зуд.

Но вот полил холодный дождь. Легионы летучих кровопийц исчезли, однако он промок до костей. Босые ноги, израненные острыми камнями, сучьями бурелома, посинели от стужи. Не чуя боли, Федор все шел и шел через тайгу и горы. За сутки делал то 20, то 60 верст — разная была дорога. Короткий сон у ночного костра — и снова в путь! За двести верст не встретил ни зверя, ни человека. До Братского Острога — там, где его ждут друзья (с ними он уже списался, и они обещали ему раздобыть паспорт), — еще столько же верст, а Федор уже изнемог.

Измученный, озлобленный, порой он вдруг падал на землю и закрывал глаза. Отлежавшись, шел дальше.

Опустевшая от припасов котомка казалась пудовой. Набредая на поросшую мхом прогалину, шагал по ней — мягкой и пружинящей. Он блаженно улыбался: такую бы на всем пути дорогу.

Таежная деревушка показалась миражем, плодом воспаленного воображения. Повалившись на заплот меж поскотиной и кладбищем, он замер ушли последние силы. На прясле каркала ворона, на ели хоркала белка-сиводушка, словно смеясь над незадачливым беглецом.

Из ближней избушки выскочил мужик с шомполкой в руке. Разглядывая пришельца, крикнул:

— Бузуй-бродяга? Чтоб тебя притка задавила! Али сполитик- посельга?

— Поселенец-ссыльный... — признался Федор. — Помоги встать и накорми... Старосты или десятского у вас нет?

— Не-е, стрель их в душу! Живем самосильно — без козырных. А про тебя небось в Иркуцке во все лапти звонят? Однако, пошли в баенку — чо зря гайкать!

Напарившись в продымленной баньке, надев хозяйскую одежду — бродни и посконную рубаху, — Федор сел в гостеприимной избе на кедровый чурбан. Пил, кривясь, из берестяного стакана крепкую «самосидку», закусывал солеными грибами в сметане, обжигающими рот пельменями. Потом был еще и чай с моченой брусникой и пышными шаньгами. За столом и уснул.

Три дня отъедался, отсыпался, лечил травами ноги. Хозяева и соседи засыпали редкого гостя вопросами:

— Правда, что в городах каменные избы с тремя чердаками и на всех люди живут? Вот нечистики чо придумали!

— А ешшо сказывают, по медным жилкам в те высокие балаганы свет бесовский пущают. Однако, врут небось — так не быват!

Веселого и всезнающего гостя провожала вся деревушка. Бородатые Ваньши, Гошки и Кешки починили его сапоги, смазали их дегтем. А Груши, Анфисы и Маньши подлатали «лопотину». Пять рублей, с которыми Федор покинул Воробьеве, пока оставались нетронутыми.

К Братскому Острогу двинул верховой тропой с крупными подъемами и спусками. По бокам полугнилой валежник и трухлявые лиственницы, поваленные ветром. Где-то в глубине тайги пластал лесной пожар — от молнии, костра или брошенной цигарки. Горький дым ел глаза.

Окрепший Федор шагал ходко. Через неделю вышел к Ангаре у Спасо-Пустынского поселения с древней часовней. В туманной дымке на том берегу виднелись приземистые строения деревушки. Братский Острог.

Переправившись через реку выше Падунского порога, Федор с любопытством оглядел черную церковку на погосте, близ которой похоронен Хабаров — покоритель Приамурья.

У знакомых ссыльных уральцев его ждала неудача. Фальшивый паспорт на имя Ивана Пянткова-Громогласного подчистили здесь так неумело, что нечего было и думать о том, чтобы показывать полиции эту грубую «липу». Но Сергеева это не остановило. Его единственным решением было двигаться дальше.

Озадаченные друзья собрали ему пятнадцать рублей. От денег Федор не отказался.

— На станцию Зименскую не показывайся, — советовали ему. — Там жандармы особенно свирепствуют.

И Федор решил идти на станцию Тулунская.

Выбравшись на тракт, договорился с ямщиком, и тот за трешку взялся довезти его до железной дороги — около двухсот верст.

Стояла на редкость темная ночь, ни зги — даже лошади, запряженные в телегу, еле видны. На болоте упрямо скрипел коростель, ухала выпь.

Федор напряженно пытался что-то разглядеть впереди.

Вдруг телегу сильно встряхнуло, а левую ногу Федора пронзила нестерпимая боль. Очнувшись, услышал ругань ямщика:

— Вот язви ее разъязви! И какой лешак поставил энту каменюку на самом тракте?

В черноте ночи они не заметили невысокую гранитную тумбу у мостика через ручей. Она-то и поранила Федору ногу ниже колена. К утру ее раздуло. Только бы обойтись без больницы!