Человек с Луны

- Идёмте в лодку, - торопит он его. - Я сговорился с Саулом и Дягусли. Они отвезут нас к кораблю.

Ульсон в последний раз обходит хижину. Нет, он ничего не забыл. Портрет жены в оборках и с бантами уложен. Бритвенный прибор, мыльница с венком незабудок и надписью: «Воспоминание о Мальме» - тоже уже в чемодане.

- Я готов, - говорит он.

…Лодка идёт быстро и уверенно. Теперь уже видно и всё судно. Виден русский флаг. Вдоль борта - надпись знакомыми буквами: «Изумруд».

Маклай опускает бинокль. Корабль растёт всё больше и больше. На реях матросы машут бескозырками. Ленточки взлетают по ветру.

Папуасы в лодке перестают грести. Они испуганно смотрят друг на друга, на Маклая.

- Сколько людей! - говорят они. - Сколько тамо-русс! На этой лодке людей больше, чем во всей Горенду. Мы не хотим плыть дальше, Маклай!

- Не бойтесь! Я же с вами!

- Нет, мы боимся, Маклай!

Матросы на реях громко кричат «ура». Гремят медные трубы духового оркестра.

Маклая узнали! Маклая приветствуют!

Папуасы дрожат всем телом и затыкают уши руками. Выроненные вёсла уносит течение.

- Что вы делаете?! - кричит Маклай.

Но папуасы не слушают его. Они взмахивают руками над головой и прыгают в море. Тёмные руки быстро рассекают воду. Они плывут к берегу. Их курчавые головы в перьях скачут по волнам, как мячи.

С «Изумруда» бросают канат.

Маклай и Ульсон с усилием подтягивают лодку к борту корабля.

Ещё оглушительней гремят трубы. Ещё громче раздаётся троекратное «ура». Десятки рук протягиваются к Маклаю и Ульсону, десятки рук помогают им подняться на борт.

И вот под ногами уже палуба. Блестят надраенные поручни. На стекле капитанской рубки мерно колышутся отсветы моря и солнца.

Кто-то жмёт руку. Кто-то обнимает Маклая. Чья-то выбритая, ещё по-утреннему пахнущая мылом щека прижимается к его лицу.

- Николай Николаевич! Голубчик! Наконец-то!

РАЗГОВОР В КАЮТ-КОМПАНИИ

- Простите, Николай Николаевич, но я чего-то не понимаю. Вы не хотите ехать с нами?

- Я думаю, что мне следует остаться здесь.

- Погодите, погодите! Давайте говорить толком. Сколько времени вы пробыли на острове?

- Пятнадцать месяцев.

- Пятнадцать месяцев! И этого вам ещё мало?

- Мне хочется собрать побольше материалов и, кроме того…

- Ну, что же ещё? Говорите, Николай Николаевич!

- …и, кроме того, папуасы очень привязались ко мне.

- Хорошенькое основание для смерти от лихорадки. Да на вас ведь лица нет, Николай Николаевич! Вы знаете, мы даже не сразу узнали вас. Худой, жёлтый, с ввалившимися глазами. Краше в гроб кладут, как говорится.

- Это ничего. Вы оставите мне хинина, и с меня этого будет достаточно. Вот Ульсона вам следует взять непременно. Мне иногда казалось, что он начинает сходить с ума.

- И совершенно естественно. Я бы тоже, наверно, сошёл с ума!

- Уверен, что нет. Но об этом потом. Давайте договоримся окончательно. Вы мне оставите хинина, немного провизии, бумаги… Хорошо, если найдётся пара рубах и штанов. И башмаки. Башмаки мне нужны непременно.

- И, значит, снова на год?

- До нового парохода. Может быть, и больше чем на год.

- Безумие! Чистейшее безумие! Будь я проклят, если приложу к этому руку! Ни хинина, ни башмаков, ни сухарей. Вы едете с нами, Николай Николаевич.

- Вы просто шутите, капитан. Не будете же вы увозить меня насильно?

- Нет, конечно, нет! И хинина я вам оставлю тоже сколько хотите. Но вы должны ещё подумать.

- Я думаю.

- Вы на меня не сердитесь, голубчик, но я тоже вроде вашего Ульсона. Ну что вы находите хорошего у этих дикарей?

- Да, это совсем как мой Ульсон… Скажите, капитан, вы когда-нибудь рубили дерево каменным топором?

- Я? Каменным топором? Чего ради?

- Ну, а если бы вам пришлось это делать, как вы думаете, легко бы вам это было?

- Дерево? Каменным топором? А чёрт его знает! Должно быть, не очень!

- А если бы вам пришлось сделать из кокосового ореха красивый, по-настоящему красивый сосуд, с тонким узором, с затейливым рисунком? И тоже без ножа, без лобзика, без токарного станка, одной костью да отточенной раковиной. Сделали бы вы его?

- Нет! Думаю, что нет!

- А как вы думаете, если бы в вашем доме, в вашем большом многоэтажном петербургском доме, заболел кто-нибудь совсем для вас чужой - не ваш сын, не ваш брат, не ваш друг даже, - бросили бы вы все свой дела, чтобы сидеть у его кровати, бинтовать его раны, давать лекарство…

- Ну, если бы было время…

- Ага, вот-вот! Если бы было время! А дикари папуасы делают это, ни о чём не раздумывая… Каменным топором они строят себе хижины, отточенной костью они украшают свою посуду и оружие, из простых травинок они плетут браслеты, которым позавидует любая модница. Вы говорите «дикари»… А дайте этим дикарям стальную пилу, дайте им ткацкий станок, дайте им в помощь лошадь или осла, корову для их детей, доктора для их больных, и вы увидите, какие это будут люди!

- Николай Николаевич, дорогой! Да вы, кажется, сердитесь на меня?

- Нет, капитан, я не сержусь. Я просто хочу, чтобы вы знали, о чём вы говорите. Вы знаете, о чём я мечтаю, капитан?

- Ну, ну…