Человек с прошлым

   Бывают такие дни, когда заново переживается вся жизнь. Именно такой денек выдался Евгению Васильевичу: прошлое было поднято взбалмошным письмом Lea. Вот и Гаврюшка ушел, и за Синюхой занялось летнее быстрое утро, и сделалось совсем холодно, как бывает только на ранней заре, а он все ходил по своей террасе и не замечал, как разговаривает сам с собой.    -- А что, если выписать, в самом деле, Lea сюда?.. Она с радостью поедет, особенно, если сказать, что в Сибирь можно ехать только в мужском костюме... Один такой маскарад чего стоит!.. Какой-то мудрец сказал, что если бы придумали эффектный костюм для эшафота, то нашлось бы немало охотниц пожертвовать жизнью, чтобы только хоть раз показаться перед публикой в такой эффектной роли... Костюм -- все, особенно для Lea. А затем можно прибавить... гм... Отчего я не могу сказать, что эти промысла мои, и даже показать ей цифру намываемаго ежегодно золота? Двенадцать пудов -- это даже Lea поймет... Конечно, потом все это разоблачится, Lea поднимет бурю... гм... вообще сумеет повести дело горячо. Но ведь женщины любят прощать и спасать погибающих -- это их специальность. Вернувшись в Петербург, Lea сочинит целую легенду о своем путешествии в новую Колхиду за золотым руном... Я даже могу ей помочь придумать соответствующую обстановочку: тут и женский героизм, и страшныя опасности, которым он подвергался, и черная неблагодарность стараго друга... Вообще мысль... идеи!.. В самом деле, я тут совсем засиделся и, выражаясь вульгарно, оброс мохом.    Чтобы проверить последнее, Евгений Васильевич принес из кабипета зеркало и долго разсматривал в него свою физиономию. Да, восемь лет изгниания сказались сильно... Вон на макушке уже просвечивает начинающаяся лысина, глаза какие-то мутные, щеки обрюзгли, цвет лица какой-то дряблый -- вообще время поработало над ним с большим старанием. Недавний красавец даже вздохнул, бросая зеркало. Еще два-три года, и конец всему. О, он отлично знал, как кончали такие красавцы... В свое время он знал таких, которые в два-три года превращались в развалины. А как они тяжело разставались со своими недавними успехами, привычкой сосредоточивать на себе общее внимание -- ведь это сказывалось в каждом движении, в каждом взгляде, в каждом слове. Они выпячивали, по старой привычке, грудь, гордо окидывали публику поблекшими глазами, принимали красивыя позы и не замечали, как все это смешно. Лучшим барометром служило в этих случаях внимание женщин: оне переходили к другим богам. Но отставные красавцы ничего не желали замечать, потому что трудно отказаться от самого себя. Неужели и он будет таким же?.. Ведь это самая мучительная смерть. Боже мой, ведь у него уже седые волосы проступают, хотя он и старался обяснить это неблагоприятными обстоятельствами. Какая же старость в тридцать пять лет! Будь другия обстоятельства, он продержался бы еще лет десять. Конечно, необходим некоторый режим, просто выдержка характера.    -- Да, выдержка...-- думал он вслух.-- Ах, старость, старость!.. Неужели же все кончено?.. Нет... нет... нет... Я не хочу! Да, не хочу -- Нет, еще позвольте... Гвардия умирает, но не сдается.    Увлекшись этими мыслями, Евгений Васильевич даже погрозил кулаком невидимому врагу. Да, подождите... Нужно уметь желать, а воля двигает горами. Если бы раньше он подумал об этом, теперь не сидел бы в этой проклятой трущобе, а то скатился по наклонной плоскости самым глупым образом. Да, стыдно, стыдно даже припоминать подробности собственнаго позора, а их было достаточно. Воображение работало, как по ошибке пущенная в ход машина. Из туманной мглы воспоминаний поднялся целый рой теней, картин и сцен, и Евгений Васильевич снова их повторял, как школьник, который и во сне сдает трудный экзамен.    Да, много этих воспоминаний...    Вот он, Женя Лугинин, балованое дитятко старой дворянской семьи. Там, на Оке, громадное барское имение с великолепным барским домом, целым штабом из дворни, охотой, собственным оркестром,-- правда, здесь доживались последние красные дни, но это никого не пугало, не заботило и не печатало. Разве Лугинины могли жить иначе?.. Маленький Женя вырос в этой помещичьей шири, повитый и вскормленный на широкий лад. У него и в натуре с детства сказалась эта ширь и чисто-русская безшабашная доброта, которой ничего не жаль. Это немного сказочное детство и закончилось совершенно сказочно: вдруг ничего не стало, точно невидимая рука убрала декорации. Так-таки ровно ничего, как это только и может быть на Руси: барская усадьба опустела, барский дом замолк, захирел, развалился, дворня разошлась, старый барский сад заглох -- ничего и ничего.    Впрочем, были другия имения, которыя позволяли Лугининым вести широкую жизнь в столице. Правда, что это был только призрак стараго, но, по крайней мере, сохранялась вся старая складка. Женя в этот роковой период успел пройти через руки бонн, гувернанток, дядек, гувернеров, учителей, репетиторов и просто разных monsieur, а затем очутился в привилегированном учебном заведении, в котором не успел кончить благодаря той же шири. Осталась одна дорога, по которой шли все Лугинины: военная служба. Женя отбыл юнкерское училище и поступил в дорогой полк блестящих офицером. Все Лугинины были блестящими офицерами, в полку сохранился целый ряд воспоминаний о подвигах прежних Лугининых, смелых, добрых, безпутных и на знавших счета деньгам. Вся семья точно ожила, увидав Женю в знакомом военном мундире, и даже старинные фамильные портреты точно улыбнулись. Если бы они могли говорить, то, наверно, сказали бы: "да, это он, наш Лугинин". Но, вместе с достоинствами, Женя нес в себе и наследственные недостатки. Он слишком рано узнал толк в женщинах, картах и том образе жизни, который присвоен был всем Лугининым. Это был почти обязательный бурный период, который сменялся прежде жизнью в собственной деревне.    -- Женя, помни, что ты последний Лугинин,-- говорила мать со слезами на глазах.    Отца давно уже не было: он умер вместе с крепостным порядком. О нем как-то мало вспоминали, точно это так и должно было быть. Ведь все Лугинины умирали рано, и следующее поколение поднималось женщинами. И какия были все хорошия женщины... Таких женщин больше не стало, и, может-быть, поэтому фортуна последняго Лугинина закончилась так печально. Люди вообще измельчали в самый короткий период -- и не нашлось такой девушки, которая во-время спасла бы последняго Лугинина от наследственной болезни -- долгов. Пришлось оставить дорогой полк, и превратиться в "рябчика". Это был настоящий удар для всей семьи. Последний Лугинин узнал, только то, что у них ничего не осталось, кроме широких аппетитов, привычек к безшабашной роскоши и круглаго пуля впереди.    -- Теперь самое время жениться...-- решила maman, верившая в судьбу,    -- Где же она?-- скрашивал Женя, чувствовавший себя неловко в штатском платье.-- Где она, maman?    -- Лугинины без невест не оставались, мой друг...    Начались поиски богатой невесты, но -- увы!-- в своей дворянской среде ея не оказалась. Пришлось поступиться фамильными традициями я искать просто богатой невесты. Таких было много: дочери богатых купцов, чиновников и просто темных личностей. Жене всех больше понравилась одна еврейка, и он женился бы, если бы не воспротивилась мать.    -- Когда меня да будет, тогда делай, как знаешь,-- решительно заявила maman.-- А при мне этого не будет...    Все Лугинины были хорошими детьми, и Женя простился со своей последней мечтой. Для него это было поворотным пунктом. Готовый проявиться семейный инстинкт был заглушен и быстро начал размениваться на мелкую монету. Это уже не было безумным весельем юности.    На первом плане теперь стоял "образ жизни",-- нужно было где-нибудь и как-нибудь пристроиться. Начались поиски того заветнаго места, которое дало бы и солидное положение, и средства, и будущее. Благодаря сохранившимся связям, Женя пристраивался раза три и каждый раз бросал службу. Это было все не то, что требовалось. В каких-нибудь два-три года из Жени выработался серьезный молодой человек с решительной складкой в характере. Он хотел вырвать у судьбы силой то, в чем она ему отказала так немилосердно. И мечты осуществились... Счастье улыбнулось последнему Лугинину. Положим, он служил в частном коммерческом предприятии, служил не из чести, но это не мешало раскрыться очень широкому горизонту. Блестящая внешность, уменье себя держать, а главное -- успехи у женщин сделали гораздо больше, чем все связи и фамильныя знакомства. Положим, что вылезать в люди, благодаря вниманию жен, дочерей и содержанок разных коммерческих и делецких тузов, немного претило, но приходилось мириться в виду будущаго. Только бы выйти в люди, в те настоящие люди, которые делали большия, настоящия дела. Да, были такие люди и такия дела, и последний Лугинин хотел сделаться одним из первых. Он теперь благословлял судьбу, что во-время разстался с семейными традициями. Тот мир умер, и его место занял другой -- расчетливый, холодный и безжалостный. Иллюзий не полагалось, и даже в интимных чувствах подкладкой являлась приходо-расходная книжка.    Пять лет упорной работы сделали то, что из легкомысленнаго, тароватаго и нерасчетливаго офицера выработался настоящий делец последней формации. Правда, Евгений Васильевич -- Жени уже не было -- прошел тяжелую школу, но цель была достигнута, когда нашему герою было всего двадцать восемь лет. Он стоял на виду, его все знали, а глазное -- все верили в него. Это сознание своей силы было лучше всего. Теперь через руки Евгения Васильевича проходили такия страшпыя суммы, о каких не смели мечтать самые смелые его предшественники, умевшие только проживать. Но за дельцом стоял живой человек, который пригнул себя к земле. Когда все устроилось, этот живой человек и сказался. Евгений Васильевич развернулся так, что ему могли только заявляться. Дни проходили за рабочим столом, а ночи отдавались гомерическим кутежам. Тут все покупалось, начиная от устрицы и кончая улыбкой модной женщины. Собственно говоря, оригинальнаго в этом ничего не было -- все богатые люди так жили, но Евгений Васильевич внес бешеный размах, родовую удаль и какое-то отчаянное веселье.    Всего каких-нибудь три года стоили ему страшных денег. Главная статья расхода были женщины, тот особый мир, который вел счет на десятки и сотни тысяч. На карту ставилось все, чтобы удовлетворить самолюбие. Lea явилась здесь последней ставкой. Она даже не нравилась Евгению Васильевичу, но у нея было позорно-громкое имя. Ее нужно было отнять у других во что бы то ни стало...